Мёртвый хватает живого
Шрифт:
Но кое-что он всё же Светке сказал в тот день. Вернее, уже вечер.
— Никогда не уходи от меня, — сказал он. — Никогда.
— Я поняла, — кивнула она. — Ты не хочешь, чтобы на моём месте оказался одноногий мужчина.
— Ну да, — ответил он. — С вредным характером.
На следующее утро, когда доктор Таволга спросил их: «Ну как, девочки и мальчики, ширмочку построили? Шторки задёрнули?», она сказала: «Нет, мы решили без ширмочек. Можно, мы будем любить друг друга, Владимир Анатольевич?»
— И доктор потерял дар речи, — сказал Никита. — Стоял и лупил глазьями.
Он слез с постели и стал одеваться. Взял с гладильной доски рубашку — вчера вечером постиранную, а сегодня утром выглаженную Светкой, с острыми стрелочками на рукавах, как он любил, и деликатной стрелкой на спине, — надел, взял в платяном шкафу брюки, тоже поутру отпаренные и отглаженные,
— И куда всё делось, Никита?
— Вот оно что, — сказал Никита. — А всё здесь. Всё осталось.
— Что же — всё? Хочешь сказать, ничего и не было?
— Всё было и всё осталось, — твёрдо сказал он, глядя ей в глаза.
Она села на постели. Голая. Смотрела на него.
— Не мни рубашку. Погладила ведь.
— Да к чёрту рубашку. Мне, знаешь, — он подсел к ней, и ему было приятно через ткань рубашки чувствовать её обнажённое тело, её бок, её грудь, — ничего и не нужно, лишь бы ты была счастлива. Вот ты недовольна или тоскуешь — и мне плохо. Вот ты радуешься чему-то, самой мелкой мелочи — и мне делается хорошо.
— Так это ты о себе печёшься, а не обо мне.
— Ух, — сказал Никита.
— Ух, — сказала Светка.
Они сидели так сколько-то времени, видя, как сгущаются сумерки. Никита думал, что у труповоза они развеются, выпьют водки, покурят, закусят хорошенько, снова выпьют, и им станет хорошо, и пусть завтра болит голова, только бы Светка не мучилась так. И не мучила бы его, Никиту. Ну, что он может ей дать? Купить новое зеркало? Новое красивое зеркало — это его и её месячные зарплаты, сложенные вместе. Помечтать о том, что накопят денег и слетают за границу, куда-нибудь в солнечный Таиланд, посмотреть пёстрых попугаев и пожить в отеле с четырьмя звёздами? Они мечтали об этом. Мечтали, и сердились друг на дружку, потому что выходило одно враньё. Мечтали и изменить свою жизнь: найти другую работу, другое жильё. Но многие люди вокруг мечтали о том же самом — и стоило Никите и Светке покинуть этот институт, не продлить контракт, который перезаключался каждые три года, — как их рабочие места заняли бы другие люди, например, одноногий биолог и какой-нибудь лаборант-химик не с двумя с половиной курсами университета, как Никита, а с дипломом, а то и с кандидатской степенью, теперь безработных кандидатов пруд пруди. Просто уйти отсюда куда глаза глядят, сжечь мосты? Однажды они хотели сделать это, Светка и чемоданы собрала. «Больше так не могу. Одно и то же. Никакого просвета. И было бы что-то научное. Большое, настоящее. Такое, что переменило бы будущее. А то ведь здесь не вижу ничего. Сижу в своём зверинце. Доктор, видимо, в тупике. И сам это отлично понимает. И ведь не лжец он. Но тут упрямо не желает признать ошибки. Он словно атеист, в исключительных случаях верующий в Бога». — Никита молча смотрел на неё — и не верил, что она уйдёт. — «Ты обманываешь себя, Светка», — наконец сказал он, видя, что она всё медленнее и медленнее укладывает вещи в чемодан — и так подолгу глядит на свои блузки и брючки, будто не хочет их класть в чемодан: ведь помнутся. — «Обманываю», — согласилась она и стала вынимать блузки и брючки из чемодана и развешивать обратно на плечики и вешать плечики в платяной шкаф. Никита знал, что ей стало легче. Куда бы она пошла? Ну, пошёл бы и он с ней — и куда бы они пришли? Вернулись бы в этот старый дом, вот бы что было.
Она бросила разбирать чемодан и заплакала. Села на чемодан, и сидела на нём и плакала. Упокоилась через полчаса. Умыла в холодной воде лицо, припудрила веки, намазала ручки кремом, который неожиданно нашла в платяном шкафу. И вот уже она деловито крутила мясо в мясорубке, и жарила котлеты, и фальшивенько напевала «Не забывается такое никогда», как казалось Никите, была удивительно спокойна.
Он подошёл к ней сзади, обнял её, подал ей открытую банку пива. Сказал: «Просто жить, смотреть в окно, пить пиво, жарить котлеты и ни о чём не думать — наверное, это и есть жизнь, и есть счастье. Кажется, буддисты или индуисты что-то такое и ищут».
Вытянув руку и отвернув от плиты лицо, Светка перевернула зашипевшую котлету.
«Жизнь в этом есть. А вот счастья — нет».
Глава четвёртая
Вчера Катя сказала ему: она не уверена, что хочет за него замуж, а он ответил: «Да ты хочешь, дурашка, просто воображаешь, будто простой дорожный мент тебе не пара». — И она согласилась. И сказала: «Я знаю: время классов давно прошло». — «Ну, ты завернула, — сказал он. — Оно не прошло, и никогда не пройдёт». — «У меня же высшее образование, мне лучше знать. В советское время были три класса: рабочие, колхозники и интеллигенция. А при царе было дворянство, буржуазия, пролетариат и…» — «Ну и что? — перебил он Катю. — Если этих классов нынче нет, то не значит, что классов вообще не стало. Теперь они проще: те, у кого есть деньги — это первый класс, и те, у кого денег нет, — это второй класс, отбросы общества, так сказать. И те, кто во втором, очень хотят перейти в первый. К деньгам. Вот и всё. Понятно?» — «Социальная мобильность. Перемещение из страты в страту», — сказала Катя. — «Поменьше ненужных слов употребляй — и поменьше будешь меня стесняться. Запомнят сотни иностранных слов — и чувствуют себя образованными. Ты вот, Катя, меня понимаешь?» — «Да». — «А ведь я обхожусь без этой иностранной зауми. И ты можешь обходиться. Ты эту заумь прибереги для кого-нибудь другого». — «Для кого?» — «Для своих будущих пациентов. Чтобы они тебя не с первого, а с двадцатого раза понимали. Побольше часов у тебя проведут. Побольше денежек заработаешь. Те, кто эти слова придумали, придумали их ради денег, Катя. Если б они не могли этим заработать, они б занимались другим бизнесом. И советские коммунисты собирали бабки со всего народа, сидели по парткомам да обкомам, да в Москве, ни фига не делали. Одно и то же, что нынешние депутаты. Везде деньги, и везде только два класса».
Он быстро съел своё карпаччо (какие же крошечные порции в этом ресторане! Надо было двойную порцию заказать или взять к говядине баклажанов с сыром, — но цены-то!.. В ресторанах только аппетит раздразнивать) и теперь смотрел, как она кушает салат «Британский». Ему нравилось смотреть, как Катя ест. Как пьёт чай. Вообще обожал на неё смотреть. На одетую, полураздетую, голую. Одевающуюся, раздевающуюся. Лежащую, сидящую, стоящую. Работающую на компьютере, читающую книгу, смотрящую телевизор, говорящую с ним. Бывало, она краснела под его взглядом. Это ему нравилось тоже. И он кушала вой салат — аккуратно, действуя вилочкой, ножиком с мелкими зубчиками, — а он смотрел на неё. Он видел её ровненькие зубы, маленький рот с пухлыми губами, карие глаза, маленький нос и волосы, которые она называла «каштановыми», а он называл «коричневыми».
Она хочет, хочет за него замуж. Потому и говорит, что «не уверена». Она стеснялась его, когда их видела подруги-студентки, стеснялась немного его формы «ДПС», но она любила его. И в постели он, Костя Мальцев, был очень неплох. Мужчина понимает, когда девушке с ним приятно. Ростом он, правда, не вышел, и ниже её. Но всего-то сантиметров на семь. Не могут же семь сантиметров быть препятствием для брака.
Катя просто нервничает. А нервничать не стоит. Он уже вчера объяснял её. Тем более с этим делом ещё не точно. Так, одно переживание. Для того и нужен мужчина женщине, чтобы успокаивать её. Особенно женщину-психолога. Психологи ведь и делаются психологами потому, что сами не умеют успокоиться. Им кто-то нужен, чтоб их успокоить. Вот потому они и ищут себе пациентов — у которых ещё больше беспокойства, чем у них.
Но сейчас она решила, видимо, продолжить вчерашнюю тему. Попытать психологически его, Костю Мальцева. Будущего мужа, в котором она «не уверена». Ну-ну.
— Вот ты скажи мне, Костя: почему в ДэПээС работать… стыдно?
— А не стыдно, Катя.
— Все же считают, что стыдно. Что дэпээсники взятки на постах берут.
— Тут не стыд, Катя, а зависть. Твои подружки сами бы встали на дороге, будь у них такая возможность. Ты думаешь, в ДэПээС просто устроиться?… Должности нынче не дешёвые.
— Милиционер — всем пример, — сказал Катя, жуя какой-то листик. Не то салата, не то лопуха. Чёрт знает, что эти русские итальянцы кладут в салаты. — Вы поставлены штрафы собирать и водителей дисциплинировать, а вы карманы набиваете.
— Во-первых, карманы набивают все, а не одни мы, — сказал Костя. — Во-вторых, ты, Катя, не понимаешь одной простой вещи. Ну какая разница, мне или не мне отдаст деньги нарушитель? В следующий он раз всё равно подумает, нарушать правила или ездить как положено. Мы не просто так собираем деньги. Функцию свою мы выполняем.