Мертвый месяц
Шрифт:
Оля брела с Даней позади остальных. Хорошо, что она согласилась на поездку. Здесь было спокойно, умиротворяюще, как сказал бы дедушка. Дедушка знал толк в таких вещах и мог вытащить всю семью в лес, где, кроме них, никого не было. Там они запекали в костре картошку, кипятили воду из источника, а потом пили чай, заваренный на листьях земляники и лесной малины. И никакого вульгарного шашлыка. Потому что, как выражался дед: «Мы сюда не жрать пришли, а природой любоваться». Жаль, что дед умер, жаль, что больше некому отвезти ее в место, куда не ступала нога человека.
Тина шла впереди, рядом с Никитой.
По серо-голубому небу плыли перьевые облака, окрашенные по краям в розовый. Стоял один из погожих дней поздней осени, когда можно порадоваться даже минусовой температуре, потому что не в ней дело. Главное, нет серой хмари, которая почти полгода нависает над землей, медленно, но верно убивая радость. Сегодня наверху словно отворила створки огромная раковина, и теперь видны и жемчужина-солнце, и нежный перламутр облаков. И хотелось верить, что это надолго.
Идти по деревне было жутко. Будто они уже попали на кладбище – кладбище старых домов. Слепые окна, заколоченные досками, провалившиеся крыши, прорехи в сером заборе. Куда ни кинь взгляд – пустота. Для глаз, и для уха. Не слышно ни работающего телевизора, ни лая собаки. Даже то, что их здесь шестеро живых, не меняет того, что это место умерло. И надпись на карте – как табличка на могиле. И не по себе становится от того, сколько на самом деле таких мертвых деревень, сел и городов в мире.
Церковь высилась как последний уцелевший воин среди павших. Окна выбиты, крест давно рухнул, остался лишь остов из красного кирпича. Оля хотела войти внутрь, но Даня удержал:
– Давно кирпич по башке не прилетал? – недовольно спросил он.
Оля могла бы настоять на своем, и Даня бы отправился за ней следом, она была уверена в этом. Он бы волновался за нее, но неотступно бы шел, стараясь уберечь от опасности. Но Оля упорствовать не стала.
Оля любила гулять по кладбищам. Там, наверное, было единственное место, где можно побыть одному, не считая праздников, конечно. Сейчас она испытала знакомое спокойствие. Видно было, что на этом кладбище давно никого не хоронили. Свежая могила встретилась лишь в самом начале: некто Николай Дмитриевич Цыганков умер ровно год назад, о чем гласила надпись на деревянном кресте. Оля прикинула: девяносто пять лет прожил, нормально.
Снега мало, поэтому идти было легко, хотя дорожки здесь никто не чистил. Много пирамидок со звездами – захоронения военных и послевоенных лет, когда умирали от ранений и их последствий. С фотографиями воинов с медалями и надписями: красноармеец, гвардии сержант. Все молодые и красивые. Интересно, были ли у них семьи и дети? Страшно исчезнуть, не оставив после
Под некоторыми памятниками покоились целыми семьями: имя мужчины, рядом, видимо, жены – она пережила его на пятнадцать лет. Ниже – детей, умерших в пенсионном возрасте. Оля задумалась: были ли у тех детей семьи? И если да, то где похоронены их вторые половины? Но спросить некого. Кладбища – это история края. Можно догадаться, что прошел мор или какое-то несчастье, когда даты смерти совпадали у большого количества людей. А после только вбей в поисковик нужные параметры и читай, что здесь случилось. И вот уже история становится реальностью, а умершие – на время живыми людьми.
Много Чехиных и Власовых. Наверное, это были две основные фамилии в селе, от которых пошли все остальные. Такое часто бывает, ведь в небольших местностях все приходятся родственниками друг другу.
– Никита, – не удержалась Оля, – а у тебя в роду кто был: Власовы или Чехины?
– Чехины, это прабабушкина фамилия, – он совсем не удивился вопросу. – А прапрабабушку, кстати, звали Настасья Власовна. Правда, я не помню, где ее могила.
– Да тут, наверное, ваше семейное кладбище, – ответила Оля.
Никита кивнул.
Самое печальное – это детские могилы. Смотрит на тебя с фотографии Олечка, тезка, которой было всего пять годиков и никогда уж не исполнится шести. Смотрит и улыбается, а в руках у нее большая кукла, чуть ли не в Олечку ростом. И ощущение нечестности – так не должно быть. И исправить нельзя – умерли и Олечкины родители, и братья с сестрами тоже. Неизвестно, вспомнит ли кто о них, не говоря уже про Олечку – все могилы заброшены и надписи лишь с трудом прочитать можно.
Памятники разные. Есть гранитные, побогаче, в большинстве же железные кресты и пирамидки – из чего могли, из того и сделали. Оградки выкрашены в голубой цвет когда-то давным-давно. На многих краска облупилась, оставив пятна ржавчины. Пластмассовые цветы и венки пожухли и потеряли яркость, их давно никто не обновлял. И лишь фотографии… Ощущение, что это не просто снимки, кажется, что ты под прицелом сотен глаз. Они все смотрят на тебя. Оля потрясла головой: это наваждение, вызванное богатым воображением. Мертвая деревня, мертвое кладбище… Одни лишь они живые на несколько километров вокруг, но завтра они все сядут в автобус, а умершие останутся здесь навсегда.
Кладбище неожиданно разделилось на две части. Одну от другой очертили неглубокой канавой, заключив ее в круг.
– Интересно, это зачем? Чтобы беспокойные покойнички по ночам не шастали? – спросил Костя, еще один Данин друг.
Он был брюнетом среднего роста с модной бородой. Насколько Оля запомнила, Костя учился в Губкина, а раньше, еще в школе, покупал друзьям билеты на фильмы 16+ и 18+ как обладатель самой взрослой внешности. Об этом ей успел рассказать Даня.
– Это дренажная канава, – объяснила Нина. – Тут возвышенность, канаву прорыли, скорее всего, для того чтобы тающий снег весной не затапливал остальное кладбище.