Мёртвый палец
Шрифт:
Власти, со своей стороны, тоже полагали, что они напали на верный след, придавая на этот раз, как и всегда, веру всеобщей молве. Поэтому, когда преступление было открыто, во все стороны были разосланы приказания об арестовании Минса везде, где бы его ни встретили. Предполагали, что он уже покинул Венессен, тогда еще принадлежавший к непосредственным папским владениям, и отправился в Марсель, Сетту или другую какую-нибудь французскую гавань. Поэтому во все приморские города или местечки были посланы курьеры с описанием примет молодого Минса.
Менее чем
Рассылка сообщений к наместникам соседних провинций была возложена на аббата Сестили. Кончив это занятие, он отправился на площадь, где происходила описанная нами церемония похорон масленицы. Для него не столько важно было заставить народ разойтись по домам, сколько разыскать распорядителя празднества и уговорить его идти с собой в дом убитых. Мы уже видели, с какой предупредительностью согласился Дюбур на предложение своего духовного отца.
Обоим им стоило немалого труда проложить себе дорогу сквозь густые толпы народа, запрудившего все улицы, по которым им было нужно идти. Масса находилась в страшном возбуждении и направлялась к месту преступления, изливая свою ярость в бесчисленных проклятиях и поношениях предполагаемому убийце. Так, в то самое время, как Сестили и его спутник проходили мимо кучки ремесленников и рабочих, один из них кричал своему товарищу:
— Да, да, ты совершенно прав! Это он и есть убийца, и никто другой! Я сейчас же подумал об этом!
Дюбур, полагавший, что эти слова относятся к нему, быстро обернулся к говорившему и, смерив его сверкавшими гневом глазами, спросил запальчиво:
— Почему это вы так уверены, что я убийца? Какие у вас на это доказательства? Сейчас же отвечайте, иначе я…
Конец его речи был прерван и заглушен ремесленником, воскликнувшим:
— С чего это вы выдумали, господин Дюбур? Разве я говорил, что это вы? Я говорю о Минсе, а не о вас!
— Ну да, — отвечал Дюбур, несколько успокоившись. — Это, конечно, другое дело.
Затем он поспешил дальше, чтобы догнать аббата Сес-тили, ушедшего вперед и ничего не слыхавшего из этого разговора, затерявшегося в шуме и гаме толпы.
Но так как оба ремесленника шли по тому же направлению и недалеко от Дюбура, то в случайную минуту затишья аббат ясно расслышал слова, которыми оба они обменялись.
— Странно, однако же, что Дюбур принял мои слова на свой счет, хотя я и не поминал его имени!
— Ну вот, это вышло просто пустячное недоразумение, — засмеялся другой, — оттого, что Дюбур как раз проходил мимо.
— Что это говорят о вас? — спросил тихонько аббат молодого человека. — Они сейчас назвали вас по имени.
— Не знаю, ваше высокопреподобие, — отвечал с некоторой досадой Дюбур, рассердившись на замечание, которое он понял. — Выйдемте поскорее из этой суматохи, — прибавил он поспешно, прибавив шагу и слегка увлекая за собой аббата.
Последний более не расспрашивал и, казалось, разделял мнение своего спутника, потому что согласился с его желанием. Оба пошли далее молча и через несколько
VII
В зале, рядом с магазином часовщика, на столе лежали три трупа. Два выходившие на улицу окна были закрыты изнутри гардинами, сама зала освещалась восковыми свечами, бросавшими яркий свет на лица покойников. Лютая смерть нисколько не изменила черты часового мастера: казалось, его застали врасплох спящим. Напротив, труп дочери представлял совсем другой вид. Черты лица молодой девушки были страшно искажены, казалось, они выражали тоску, ужас и отчаяние, и руки были сжаты в кулаки, как будто между ней и убийцей происходила ожесточенная, отчаянная борьба. На ее шее ясно виднелось несколько кровяных подтеков и отпечатков, как будто шея девушки была обхвачена руками убийцы, старавшегося задушить ее, глубоко вонзив в тело ногти и оставив на шее отпечатки. Но Юлия умерла не от задушения, а, подобно отцу и служанке, была убита ножом.
Вокруг стола, на котором лежали трупы, стояли лучшие врачи города, которые должны были произвести осмотр, и члены папского уголовного судилища.
Когда явился генерал-прокурор, аббат Сестили, все присутствовавшие встали со своих мест со знаками глубочайшего почтения; это была почесть, возданная не столько его сану, сколько его личному достоинству.
Дюбура же, хотя его и очень хорошо знали, приветствовали, правда, вежливо, но холодно и несколько свысока; в нем видели только свидетеля, от которого вправе требовать несколько интересных, относящихся к делу показаний.
Заняв свое место, аббат обратился к Помору, известнейшему хирургу в городе, и спросил его:
— Исследовали ли вы, милостивый государь, этих трех несчастных? Что вы нашли у них? Нельзя ли передать нам добытые вами о них сведения?
Спрошенный слегка поклонился седобородому священнослужителю и, обратившись к собранию, стал говорить:
— Милостивые государи! Вследствие требования высо-кодостопочтеннного судилища, чтобы мы высказали свое мнение по поводу трех убийств, коих достойные всякого сожаления жертвы мы видим перед собой, мы все пришли, касательно способа, коим совершено преступление, к тому заключению, что смерть этих трех особ причинена посредством режущего орудия, а именно так называемого скотобойного ножа. Ошибка в этом отношении невозможна. Но это еще не все. Я и мои сотоварищи в отношении дочери согражданина нашего Минса открыли новое преступление, которое омерзительнее тройного убийства.
Он на минуту остановился, чтобы перевести дух.
Дюбур, внимательно следивший за словами знамени-таго хирурга, быстро вскочил со своего места и воскликнул в смущении:
— Как, милостивый государь? Новое преступление, и над бедной Юлией? Что же это такое?
— Тише, господин Дюбур! — остановил его председатель строгим голосом. — Вы должны только слушать, а не задавать вопросы.
Молодой человек молча снова занял свое место. Но можно было заметить, что его покоробило от полученного выговора.