Мёртвый палец
Шрифт:
— Монсеньор, — отвечал он спокойно, — присутствующий здесь доктор может засвидетельствовать, что я не мог действовать иначе, чем я действовал, вследствие чего я и был принужден, хотя и не по доброй воле, переменить имя. Далее господин доктор засвидетельствует, что дело чести, имевшее печальный исход, заставило меня как можно скорее оставить Монпелье, где я учился и в котором мне хотелось остаться.
— Ну, а что это за дело чести? — спросил Винчентини с напряженным вниманием, когда молодой человек, взглянув на кивавшего ему доктора, замолчал.
— Это дело чести, ваше высокопреподобие, — отвечал Дюбур, — заключалось в том, что один мой мнимый, как оказалось,
— Но мое колебание, — продолжал Дюбур, мрачно глядя перед собою, — сделанные мною попытки избежать поединка, мой противник истолковал себе трусостью. Распуская обо мне двусмысленные слухи, отпуская, при встрече со мной, ядовитые, колкие насмешки, он сумел возбудить во мне с трудом сдерживаемую ярость, так что я, чтобы не сделаться посмешищем друзей и знакомых, вынужден был согласиться на дуэль. Я схватился за шпагу и… убил недостойного клеветника. Пусть будет небо свидетелем… я не желал смерти своего противника, — прибавил Дюбур глухим голосом и, казалось, сдерживая рыдания.
На глазах тронутого аббата Сестили заблистали слезы при взгляде на молодого человека.
— Утешься, сын мой, — проговорил он, — так было угодно Богу и потому тебе и отпущены были грехи твои.
— Ваша правда, ваше преподобие, — отвечал Дюбур с горечью, не взглянув, однако, на седовласого священнослужителя, — однако в часы уединения совесть слегка укоряет меня. Но позвольте покончить мою исповедь.
Затем, глубоко вздохнув, он продолжал в прежнем тоне:
— Я был поражен как громом, убедившись, что мой противник убит. Я считал себя за убийцу и хотел добровольно отдаться в руки человеческого правосудия, чтобы искупить своп тяжкий грех. Но это решение, принятое в минуту глубокого отчаяния, продлилось недолго; во мне снова пробудилась жажда жизни, мне не хотелось умирать, по крайней мере, я содрогался при мысли, что я должен принять смерть от руки палача, к которой меня бы наверно присудили, если бы я отдался па произвол властей. Чтобы избавиться от этого, я нашел убежище во владениях святого отца. И здесь-то, монсеньор, чрез посредство одного из своих самых ревностных и благочестивых служителей, высокопочтенного аббата Сестили, Бог простил мне мое согрешение. Ему я покаялся в своем тяжком грехе, он был дружеским, добрым советником, утешителем и помощником и дал мне отпущение. Я покаялся, и только во избежание худой славы, которая всегда следует за такими делами чести, я переменил свое имя Ланглад на Дюбур. Вот и все, ваше высокопреподобие, что я могу вам сказать, — закончил молодой человек свое признание, робко поднимая глаза на папского легата.
Обращаясь к врачу, этот последний спросил:
— Вам известна эта дуэль, любезный доктор?
— Да, монсеньор, она подняла большой шум в нашем городе и потому уже, что убитый принадлежал к одной из известнейших у нас семей.
— Можете ли вы подтвердить по совести,
— Не только это, — отозвался спрошенный, — но я должен даже объяснить вашему высокопреподобию, что Ланг-лад вел себя при этом очень благородно; он пощадил своего противника, потерявшего жизнь только потому, что в слепой ярости он сам наткнулся на шпагу.
— Так что эту дуэль можно считать за несчастный случай?
— Так точно, монсеньор.
— Благодарю вас, господин доктор, — отвечал папский легат и, обращаясь к молодому человеку, прибавил:
— Хорошо, милостивый государь, я доволен. Только теперь называйтесь уже своим настоящим именем.
— Но, ваше высокопреподобие, — вставил боязливо Дю-бур, — если правитель Лангедока узнает, что я здесь, то может быть…
— Ничего не бойтесь, господин Ланглад, вас не выдадут, святой апостол Петр сумеет защитить вас.
Сказав несколько слов благодарности, молодой человек удалился.
— Слава тебе, Господи! — пробормотал, он, выйдя на улицу, — я счастливо выбрался из этих тисков. Нужно же было явиться сюда этому проклятому доктору! А может быть, это еще и к лучшему… Гм, нельзя знать… но теперь нужно вдвое держать ухо востро!
По уходе Дюбура из дворца, гости Винчентини стали говорить о его дуэли и о нем самом.
— Не знаю, может быть, я и ошибаюсь, — признался легат аббату Сестили и некоторым из своих ближайших знакомых, — но мне сдается, что этот Ланглад не совсем непричастен к преступлению, совершенному над семейством Минсов.
При этих словах начальника, аббат в испуге отступил на шаг назад, а другие гости, услышав это, взглянули на него с изумлением.
— Монсеньор, — возразил седовласый священнослужитель заметно дрожащим голосом, — вы высказали страшное подозрение. Как это оно могло прийти вам в голову?
— Я и сам не могу дать себе в этом отчет, — ответил задумчиво Винчентини, — может быть, этому причиной дурное впечатление, произведенное на меня молодым человеком, когда я его увидал в первый раз. Ведь говорят, что первое впечатление самое верное.
— Не всегда же, монсеньор, — отвечал аббат со слабой улыбкой, — именно в этом-то отношении обыкновенно чаще всего и ошибаются. Что касается до меня, то я, правда, считаю его за очень легкомысленного человека, но не за преступника.
— Этого и я не хотел сказать, — возразил Винчентини.
— Я хотел только дать понять, что ему, может быть, не совсем незнакома личность убийцы Минсов, но что у него есть причины никому не говорить об этом. Но не будем рассуждать об этом, а то, пожалуй, испортим себе весь ссгодняш-ний вечер. Можно просить вас за стол? Ужин уже готов и мы задерживаем гостей.
С этими словами он направился к столовой. Окружавшие его гости отправились за ним. Начался ужин, и вскоре зала снова огласилась тостами за здоровье радушного виновника пиршества.
IX
Буря еще не миновала, как полагал Ланглад — так мы будем отныне называть Дюбура. Напротив, настоящая опасность только еще начиналась.
Накануне того дня, когда папский легат устроил у себя для знатнейших жителей города пир, он поручил офицеру своей лейб-гвардии сделать розыски о поведении Лангла-да со времени прибытия его в Авиньон. Эти розыски производились, разумеется, так осторожно, что тот, кого они касались, и не подозревал этого. Но собранные Винченти-ни сведения далеко не оправдывали родившихся у него подозрений насчет молодого человека, напротив, они устранили их совершенно.