Мёртвый палец
Шрифт:
— Сознаюсь откровенно, мои почтенные собеседники, — прибавил доктор, — что сначала я считал невозможным, чтобы Иосиф Минс мог совершить ужасное преступление. Но теперь я не сомневаюсь в сто виновности.
— А, в самом деле? — воскликнули с разных сторон. — Разве вы что-нибудь узнали, любезный доктор?
— У вас, без сомнения, есть доказательства его виновности? — спросил в изумлении один из гостей.
— Этого, положим, нет, — возразил доктор, — но я считаю ее весьма вероятной, потому что все обстоятельства говорят за это. Сегодня я встретил некоего Ланглада, который
— Ланглад! Кто это — Ланглад? — воскликнул папский легат, только что подходивший к группе, среди которой находился доктор. — Я где-то уже слышал это имя, но не помню, когда и при каких обстоятельствах, — прибавил он, задумавшись.
— Очень может быть, — отвечал доктор. — Ланглад — студент, усердно посещавший в Монпелье в прошлом году мои лекции. По его словам, — он живет в настоящее время в этом городе, — был ближайшим другом семейства Минсов и больше всех был поражен его убийством, потому что намеревался на дочери…
— Вы ошибаетесь, любезный доктор, — перебил его с полуулыбкой легат, — нам всем известно, что мамзель Минс была почти что помолвлена с Дюбуром.
— Извините, ваше высокопреподобие, если я осмелюсь противоречить вам, — отвечал доктор совершенно уверенным тоном, — я знаю это от самого Ланглада, и так как молодой человек мне известен за весьма правдивого, то я и не имею никаких причин сомневаться в его словах.
— Гм, — заметил легат, — тогда или Дюбур солгал, или же он и ваш Ланглад одно и то же лицо.
— Это может быть, — отвечал, улыбаясь, доктор, — но я не знаю никакого студента Дюбура, а Ланглада, и потому должен стоять на своем.
— Это дело легко выяснить, — заметил Винчентини. Затем, обращаясь к подходившему аббату Сестили, он сказал:
— Любезный аббат, будьте так добры, прикажите сию же минуту позвать ко мне Дюбура.
Старец удалился, чтобы передать находившемуся в передней караульному офицеру приказание легата, а прочие обменивались своими мнениями насчет только что происходившего разговора и нетерпеливо ожидали развязки этой загадки. Их любопытство скоро должно было удовлетвориться, потому что отправившийся на дом к Дюбуру офицер встретил молодого человека в одной из ближайших к дворцу улиц. На приглашение офицера идти с ним он, правда, пробормотал что-то о крайне нужных, неотложных делах, но из опасения навлечь на себя немилость папского легата, он все-таки под конец согласился немедленно исполнить его приказание.
Офицер тотчас же провел Дюбура в столовую.
Завидев дружески кивавшего ему доктора, молодой человек на минуту переменился в лице и, ошеломленный, отступил на шаг назад. Но в следующую же минуту он пересилил свое смущение и с дерзкой, несколько насмешливой улыбкой обвел глазами блестящее собрание, большинство которого было ему знакомо.
От проницательного взора папского наместника не укрылась ни внезапная краска вошедшего, ни его минутное смущение. Нахальный вид, которым оп старался скрыть это последнее, очевидно, произвел на Винчентини дурное впечатление;
— Как ваше имя, милостивый государь, Дюбур или Лан-глад? Которое из них настоящее?
— И то и другое, монсеньор, — отвечал спрошенный, дерзко встречая испытующий взгляд князя церкви. — Я…
— Как? — несколько запальчиво перебил его Винченти-ни. — Нельзя же носить два имени? Или, может быть, у вас их несколько, особое для каждого города, и вы меняете их, смотря по надобности?
Этот сделанный легатом насмешливый вопрос сопровождался пронизывающим взглядом.
— Ваше высокопреподобие, извините меня, — робко возразил Дюбур, несколько растерявшийся при этих словах, — кроме этих двух имен, я никогда не употреблял другого, а на эти, я полагаю, имею полное право; а что касается до моих намерений, то…
Винчентини опять перебил его, но на этот раз уже несколько мягче:
— Каковы бы ни были ваши намерения, молодой человек, вы должны понимать, что вы на себя бросаете тень, нося два имени, потому что принадлежать вам может только одно. Как-то странно, если не подозрительно, что в одном городе вы называетесь Дюбуром, а в другом Лангладом; это невольно наводит на предположение, что вы совершили что-нибудь противозаконное и, вследствие этого, чтобы избежать преследования властей, переменили свое имя.
Дюбур внезапно побледнел и опустил глаза.
— Монсеньор, — сказал он, запинаясь, — даю вам честное слово… я ничего такого не делал, что бы… походило на преступление.
— Верю, молодой человек, — возразил с полуулыбкой легат, истолковавший бледность Дюбура сделанным ему выговором. — Ваше поведение в этом городе нам известно и хотя оно свидетельствует о большом легкомыслии, но до сих пор вы оказывали закону должное уважение. Я хотел только показать вам, к каким предположениям может повести ваш безрассудный образ действий. Но оставим это, отвечайте мне чистосердечно на мой вопрос: как ваше настоящее имя?
Сравнительно более мягкий тон Винчентини дал Дю-буру возможность вздохнуть свободно; с его сердца свалился камень. Пропасть, только что было открывшаяся под его ногами, готовая поглотить его, снова закрылась. На минуту покинувшие его самоуверенность и дерзость снова возвратились к нему, и с облегченным сердцем он ответил:
— Мое имя — Ланглад. Присутствие доктора, лекции которого я посещал целый год, доказывает мне, что ваше высокопреподобие имеет на этот счет верные сведения, да кроме того, к чему мне и лгать?
— Ну, а зачем же вы солгали, приняв не принадлежащее вам имя? — серьезно спросил Винчентини.
— Прошу извинения, монсеньор, — возразил молодой человек, — но я думаю, что вашему высокопреподобию объяснили, что на это имя я имею некоторое право, потому что это имя моей матери.
— Допустим, что вы имеете право носить его, с чем я, однако, не согласен, но что вас вдруг заставило называться именем вашей матери?
При этих словах папский легат устремил на Дюбура строгий инквизиторский взгляд, который тот, однако же, выдержал, не моргнув глазом.