Мертвый разлив
Шрифт:
– Что-нибудь еще?
– Еще? Береги задницу, толстый!
Толян вспыхнул, словно первоклассник:
– Издеваешься?
– Не уверен, – честно ответил Вадим. – Но на всякий случай – береги.
Толстяк снова вздохнул:
– Еще и эти кошмары, что Ноннка приволакивает на хвосте. По-твоему, за ними что-то кроется?
– Предлагаешь “бояться вместе”?
– Чего? – не понял начлаб.
– Да был такой мультик, про котенка… Уж очень банален набор в этих сюжетах: насилья, увечья, кровь, – будто специально нацелен щекотать нервы. Либо отвлечь внимание. А вообще, я Марку говорил: посеешь догматиков – пожнешь маньяков.
– А что думаешь про оторванные конечности? – Не без опаски лабуправ смерил взглядом Вадимовы массивы. – Вот ты бы смог?
– Да уж, эти ребята не “разбрасываются”, – засмеялся тот. – Ты и представить, Толян, не можешь, на что способны целенаправленные, однонацеленные, жестко запрограммированные люди!
– Не так это! – вклинился в разговор надтреснутый голос, и над приборами поплавком выпрыгнула голова Оросьева, редковолосая и сморщенная, словно у мумии. – Все происходит от нездорового образа жизни. Вот в сельской местности про такое не слыхали, а все потому, что люди физически работают на свежем воздухе, детей ро стят и некогда им глупостями заниматься. У хороших служителей мысли об одном – о Крепостном благе. О Семье надо радеть, об отцах и братьях наших, и тогда все наладится!..
– Замечаешь, куда гнет? – усмехаясь, спросил Вадим. – Оказывается, людям приличен только мускульный труд, прочее – от лукавого. А все беды из-за интеллектуалов – развелось умников!.. Свежая мысль, да? И каким будет следующий шаг?
Толян неловко и опасливо молчал. Расслабленность слетела с него в один миг, а все из-за этого пронырливого жилистого человечка, дремучего и невероятно активного, обожавшего встревать в разговоры и по каждому вопросу имевшего собственное суждение, почему-то всегда совпадавшее с официальным. И сейчас, сыто ковыряясь в зубах, Оросьев пустился в пространные рассуждения, из которых явствовало, что духовная продукция его не интересует совершенно, а стало быть, не нужна, и все, кто в этой области подвизается, исключая, может, немногих, – паразиты и нахлебники, объедающие народ. И лучше бы отправить их в селькомунны, чтобы стали приносить настоящую пользу, и уж тогда проднормы точно возрастут, а честным труженикам нужно как раз это, а не всякие там х-химеры!..
– Оросьев, – с любопытством спросил Вадим, – ты и так жрешь за двоих – куда это в тебе девается? Глистой был, ею остался. Или как в той байке, про сыновей, – ворованное не в прок?
– Это кто же тут вор? – заволновался Оросьев. – А сам, а сам!.. Вы посмотрите на него!
– Я не про спирт, – отмахнулся Вадим. – Ты против эксплуатации, верно? Тогда взгляни на себя: все ж знают, что работник ты – аховый. На что гробишь день, я выполняю за час, а категория у нас одинакова, как и паек. Выходит, половину своего времени я вкалываю на тебя, ты – мой эксплуататор, мой персональный паразит, поскольку жрешь мою пайку! И как это сочетается с твоими лозунгами? По-твоему, это и есть социализм?
Конечно, Вадим передергивал, поскольку большую часть времени тратил исключительно на себя, на собственные интересы и нужды. Но это было скорее следствием нынешних порядков, и все равно он делал втрое больше!..
– Начальству виднее, кто чего стоит, – туманно возразил Оросьев. – И уж оно оценит нас по заслугам.
– Взгляните на него, – призвал Вадим. – Налицо все признаки догматика: нового не приемлет, противоречия в упор не видит, начальство чтит, а все беды – от происков врагов. Хоть на выставку отправляй!
– А для тебя вообще нет святого! – огрызнулся Оросьев. – Не пойму я тебя, Смирнов, двуличный ты какой-то. Иногда такое несешь – у меня просто нет слов!
– У тебя и с мыслями не густо. Готовый кандидат в маньяки.
– Ты больно умный! – выкрикнул человечек, отступая по проходу. – Видал я таких!
– Иди-иди, Отбросьев, – напутствовал его Вадим. – На таком уровне я даже спорить не хочу – квалификацию теряю. Найди кого-нибудь по силам.
Оросьев выкрикнул еще что-то, совсем уж невнятное, и сгинул за дверью.
– Стучать побежал, – тоскливо сказал Толян. – И что тебе неймется?
– А надоело бояться, – откликнулся Вадим, брезгливо улыбаясь. – Еще выделываться перед каждой гнидой!.. Ладно, Толян, погоди шарахаться. Сейчас за треп не привлекают – к чему волновать народ, можно ведь подавлять и тихой сапой. Ты же видишь, у нас ничего впрямую не запрещают и не прижимают иначе, как заручившись “народной поддержкой”.
– Не в том дело, Вадичек. Последнее время Оросьев стал силу набирать, постоянно возле режимников трется.
– Так он давно в стукачах подвизается – не знал, что ли? Пока мы мозоли на задницах натираем… И что мне, уважать его за это?
Действительно, с чего я завелся? – подумал Вадим. Оросьев есть Оросьев, его не переделать и не переубедить, – к чему было раздувать сию склоку? Чтобы себя утвердить? Нашел перед кем!
– Вот побеседует с тобой через стол – зауважаешь, – угрюмо сказал Толян. – Думаешь, перевелись радетели сильной руки? Это мы еще помним, чем она чревата, а многие уже готовы забыть и другим в этом помочь. Кстати, с лучшими намерениями – идейные!
– Чушь! Это уже не “идео”, а “пато”-логия. Не может нормальный человек проситься в клетку – такие позывы приличны скоту.
– Тут ты, братец, перегибаешь, порядок все же нужен. Стоит расслабиться, и федералы покажут нам кузькину мать! Верно говорят: не хочешь кормить свою армию, придется кормить чужую.
– А может, чужая обойдется дешевле, ты не считал? – спросил Вадим. – Или ты настолько патриот, что для родных держиморд ничего не жаль?
– Издеваешься?
– Просто предлагаю додумать ситуацию, а не шарахаться от флажков яко волк.
– Да что тут думать?
“Трясти надо”, вспомнилось Вадиму. Советский инженер, ну еще бы!
– Конечно, они точат на нас зубы, – убежденно продолжил лабуправ. – Мы ж у них, точно кость в горле!
– Господи, Толян, уже и тебе голову заморочили? – изумился Вадим. – Да на кой сдалась им наша помойка! Ну придут они сюда, а дальше? Разгребать за нами это дерьмо?
– Ты бы потише, а? – снова затосковал Толян. – Вот припаяют апатриотизм…
– Отчего ж, готов признать, что наше дерьмо – самое пахучее в мире. И вообще: “я другой такой” дыры не знаю! Если нечем больше гордиться… – С сожалением Вадим покачал головой. – Твоя беда, старичок, в лишней доверчивости. Вот вбили тебе в голову, что “Крепость – это мы”, и ты продолжаешь переживать за нее словно бы за себя, “путать личную шерсть с государственной”. А кому выгодна такая подмена, не подумал?