Мерзкий старикашка
Шрифт:
— Занимательное, должно быть, будет чтиво, — я мечтательно вздохнул. — Ты сей труд и напишешь, через что на весь мир прославишься. А уж материал для него я тебе обеспечу — за мной не заржавеет.
После вечерни ко мне заявился настоятель. Дверь кельи отворил без стука, — ну а че, начальство же, в натуре, — да так и замер на пороге.
— Что пишешь, брат Прашнартра? — спросил отец Тхритрава, шагнув, наконец, за порог.
— Да уже почти ничего, заканчиваю, — ответил я, посыпая чернила песком и поднимаясь. — Трактат.
— Богословский? — настоятель изогнул в удивлении бровь.
— Скорее натурфилософский.
— Это хорошо, это правильно, а то вся библиотека забита свитками о тысяче и одном способе правильно вознести молитву, а такого, что можно использовать не только на растопку, того по пальцам пересчитать можно. Да ты сиди, сиди. Не в наши с тобой лета спину и суставы лишний раз напрягать, — он осторожно опустил седалище на край лежанки и вздохнул. — Умаялся я сегодня что-то. Ты от радикулита что используешь?
— Платок из собачьей шерсти в деревне выменял, когда совсем уж прихватывает — на поясницу под рясу подвязываю.
— Жарко это летом, да и зуд от него, — вздохнул наш монастырский главнопоп. — Я на ночь раскаленный камень прикладываю. Не на голую кожу, разумеется.
— Днем лопух можно подвязывать, — посоветовал я. — Обмакнуть в холодную воду и прикладывать обратной стороной.
— Лопух… Уже и не припомню, когда я последний раз видел лопух, — вздохнул Тхритрава.
— А ты на рыбалку сходи, отец-настоятель, — хмыкнул я. — Заодно и лопух увидишь.
— А я думал, что перевелось в долине это растение, — покачал головой он.
— Встречается еще, — ответил я. — Барсучьим жиром еще хорошо, слыхал, поясницу растирать, или змеиным ядом. Лучше всего, конечно, их смешать. Только у нас тут ни змей, ни барсуков, сколько себя помню, не встречалось. Одни ужики безвредные… Ну и я еще плюнуть могу на спину. Или вот князей попроси — наверняка сейчас на яд исходят.
— Ох, сказал бы я тебе, на что они исходят, да как-то ругаться по сану не положено, — хохотнул Тхритрава. — Угрожать пытались даже, паскуд… храни их Святое Солнце.
— Тебе? — удивился я.
— Ну, и мне тоже, — он многозначительно усмехнулся.
— Вот охальники, — я усмехнулся в ответ. — И что же ты, отец Тхритрава, им на это ответил?
— Сказал им что они… Что я, как лицо духовное, попробую смягчить твою суровость к ближним своим, и дальним тоже.
— А чего ж раньше-то не пытался?
— А раньше необходимости не было, — невозмутимо произнес он и извлек из рукава сутаны свиток, запечатанный аж тремя печатями. — Сейчас ее, в общем-то, тоже особой нет, так что придется искупать грех преднамеренной лжи усердным постом. От радикулита, говорят, полезно на фруктах, овощах и зелени пару недель посидеть. А ты пока почитай, что князь Тимариани тебе привез кроме той похабной цидульки, что ты уже видел.
Он небрежно бросил письмо на стол передо мной, а сам привалился спиной к стене и полуприкрыл глаза.
Я взял свиток в руки. Интересно. Очень. По краям стояли печати князей Коваргини и Самватини — командующих Левого и Правого крыльев армии соответственно, а, по-совместительству, еще и соперников-претендентов на роль регента. Зато изображение в центре — сжатая в кулак рука, — мне ни о чем не говорило. Морской воевода что ли приложился? Кораблей у Ашшории, насколько я знаю, небогато, аристократия на них служить отродясь не рвалась, ему можно и не быть владетельным князем.
— Чья? — я постучал по печати указательным пальцам, одновременно демонстрируя ее отцу-настоятелю.
— Латмура Железная Рука, если не ошибаюсь, — ответил Тхритрава.
Ого! Неслабая коалиция! Командующий Центром, традиционно, это сам царь, но фактически эту обязанность часто тащит на себе командир Блистательных, а монарх только подписи ставит и в смотрах участвует.
На чем же они спелись-то, интересно? Ладно «де Тревиль», но эти… Ведь претенденты же как никак. Хотя… Коваргин и Самватин, это же самые небогатые из феодов владетельных. Думается, Каген их по этому принципу на должности и отбирал, вырывал из орбиты более богатых и влиятельных князей, превращал в фигуры и противопоставлял денежным мешкам… без которых они, на самом деле, мало что могут. Сомневаюсь даже, что они командиры толковые, наверняка всем заправляют знающие и компетентные замы, но даже если это и не так, то что? Чем они поддержат свои претензии на регентство? Солдатами? Так им платить надобно, а казначей и Главный министр не на их стороне — печати обоих на первом послании, в отличие от.
Кстати, именно потому-то и похоже что эта хренова дюжина должности промеж себя уже поделила, и генералам во власти места больше нет. Как и еще одному персонажу, кстати.
— А от князя Ливариади, заодно, он ничего не привез? — усмехнулся я.
— Меня бы это не удивило, — флегматично отозвался настоятель. — В конце концов, царь Каген именно Зулика Тимарианского всегда отправлял вести переговоры. Но, если и так, мне князь об этом ничего не сказал.
— А что сказал? — я помахал все еще нераспечатанным свитком. — Добавил же что-то к этому на словах.
— Если в паре фраз, то поступиться чем-то все же придется, но торг тут уместен. Чего хотят князья Коваргини и Самватини те, по его выражению, сами все написали.
— Ну а лично сам он чего хочет? Не может же такого быть, чтоб он за так надрывается.
— Тут все просто, — чуть улыбнулся Тхритрава. — Ему нужна жизнь Валиссы.
— Боги благие, и те что не очень! — изумился я. — Что она ему-то такого сделала, что князь возжелал ее крови? Тимарианская дружина к Шехамской кампании опоздала явиться, да и сам Зулик тогда еще совсем ребенком был, вроде.
— Я неверно выразился. Ему нужно, чтобы царевна осталась жива.
— Хех. Все равно ничего не понимаю. Это-то ему зачем?
— Да тут нет ничего сложного, — пожал плечами настоятель. — Он в нее влюблен.
— Вот как? — я неподдельно удивился. — А чего ж он тогда до сих пор живой? Насколько я помню Кагена, он бы даже малейшего шанса не дал тому, кто хотя бы в теории мог украсить его наследника рогами.
— Не знал царь ничего, потому-то и живой. Он же не орал на каждом углу о своем чувстве. Так, обмолвился раз, пару лет назад, своему духовнику… А тот это до примаса довел. В общем, включая нас, о любви князя к царевне не знает и десяти человек.