Мерзкий старикашка
Шрифт:
— Ну что же, осталось лишь снять с тебя священные обеты, брат Прашнартра, — подал голос настоятель. — Все готово для церемонии.
— Скоро заутреня. Ты что, отец Тхритрава, хочешь прямо во время нее?., — удивился я.
— Нет, канон не дозволяет. Но если сразу после ее окончания…
— Сразу после заутрени трапеза. Опять хочешь брата Круврашпури заставить нарушать Вселенскую Гармонию? — усмехнулся я.
— Второй день подряд? — настоятель ответил усмешкой на усмешку. — Нет, это было бы чересчур. После трапезы, значит?
— И в самом узком кругу, — согласился я.
— Тогда мы смогли бы отбыть еще до обеда? — уточнил князь Тимариани. — Или этот обряд занимает много времени?
— Немного, — ответил настоятель. — Около часа.
— Тогда я распоряжусь подготовить все к нашему отъезду. И… — Зулик замялся. — Да простит меня пока еще брат Прашнартра, но когда мы отправлялись в Обитель Святого Солнца, то сильно спешили. У нас нет с собой кареты.
— Беда-а-а-а, — протянул Тхритрава. — Моя из Аарты тоже не вернулась по сю пору.
— В долине мы живо разживемся подобающим транспортом…
— Ничего, когда-то я был недурным наездником, — перебил я князя. — Не рассыплюсь, поди. Да и, по чести сказать, я предпочел бы прибыть в столицу инкогнито. Возможно даже будет полезно, если вы пошлете вперед гонца с вестью.
— С какой? — деловито уточнил Арцуд.
— С совершенно правдивой. Что брат-де Прашнартра предложение совета отверг, — я пожал плечами. — Пусть погрызутся промеж собой немного, для нашего дела это будет лишь на пользу.
Зулик ухмыльнулся в бороду и одобрительно кивнул.
— А там и мы доберемся, — я не стал уточнять, до кого, или до чего. — Кого удивит простой инок в кавалькаде всадников? Чье внимание он привлечет?
— Как же так? — всполошился Шедад. — В простой сутане, без почестей подобающих царственной особе?..
— Ну, во-первых, в столице-то я переоденусь в «парадную». — Ага, пусть все впечатляются моей аскетичностью и попробуют разбудить в себе чувство вины за то, что у них царь в рубище ходит. С гонористостью наших князей (вон, даже эта парочка в ноги валиться не стала, и о пощаде умолять) это им почище будет, чем пощечина пополам с плевком в морду. — Во-вторых, ты знаешь сколько лет я на коня не садился? Да у меня уже к вечеру все мысли будут не о царском достоинстве, а о жопе, стертой о седло до самых мослов. Но… Это очень хорошо, досточтимый князь, что ты напомнил мне о некоторых особенностях церемониала, обойти которые никак не можно. Мне же без стременного ездить-то не положено.
— О, да любой из нас почтет за великую честь!., — начал было Хатиканский князь.
— Ну прекрати же, что ты, — укоризненным тоном прервал его я. — Не в тех вы, уважаемые князья, уже летах, чтобы бегать вокруг лошадки, уздечку и стремя придерживать, да, коли потребуется, спину под царский сапог подставлять, если он сам на коня взгромоздиться не сможет. К тому же, у меня для всех вас заготовлены иные должности. Вот ты, князь Хатиканский, большой, я слышал, знаток придворного церемониала, и по восшествии на престол я желаю назначить тебя Великим Распорядителем царского двора. Потом объясню, что это такое. А будь ты моим стременным, это ж нового искать надо — не будешь же ты, от остальных обязанностей отвлекаясь, вокруг меня бегать. А назначить нового, так тоже нехорошо — скажут, что у меня на неделе семь пятниц.
— Но и абы кого на эту должность назначать нельзя. — Шедад все больше и больше приходил в себя, к тому же, кажется, правильно понял общий смысл грядущего назначения. — Нужен человек знатного рода, даже витязь царю не подходит. Быть может кто из наших дружинников или из Блистательных, кто имеет в отцах князя?
— А если таких нет? — нахмурился Арцуд. — Что же, вовсе не поедем?
— Ну зачем же так? — я ласково улыбнулся своим без пяти минут подданным. — Нет в жизни безвыходных ситуаций.
Ага, другой вопрос, нравятся ли вам имеющиеся варианты выхода, но это так, лирика, и вслух говорить я этого не стану.
— В нашем затруднении нам вполне способен помочь отец Тхритрава.
Настоятель сощурился на миг, перебирая в голове какие-то варианты, а потом кивнул.
— Ты имеешь в виду послушника Тумила, брат Прашнартра, — не вопросительно, но с полной уверенностью произнес он. — Да, он княжеского рода и мог бы быть стременным царевича, да даже и царя.
— Ну, если ты отпустишь его со мной в столицу, отец-настоятель, — с напускным смирением сказал я. — Брат-то хранитель Реликвии считает, что он уже и сан принять достоин.
По лицу Тхритравы мелькнула тень усмешки: мол, знаю я, как он с назначением наставника опростоволосился.
— Но я его удерживать насильно не стану, и если придется Тумилу царский двор не по нраву и решит он возвратиться под сень нашей обители, то дам ему из Блистательных спутников, чтобы они препроводили его сюда.
— Тут, конечно, нужно согласие не только мое, но и брата Круврашпури, однако не думаю, что он станет возражать. Что же касается мальчика, он тоже, я верю, не откажется от чести сопроводить тебя в Аарту. А там пусть поступает как велит ему сердце.
— Славно, что все разрешилось, — я улыбнулся. — Идите теперь, досточтимые князья, нам со святым отцом надо еще обсудить грядущую церемонию, а беседы такого рода не предназначены для ушей мирян.
Судя по всему, те в церковные таинства и не рвались — совершенно правильно подозревали, что скука это смертная.
— Час, значит? — спросил я настоятеля, когда понаехавшие убрались прочь.
— Малое прещение столько и занимает, — невозмутимо ответил тот. — Примас же дал разрешение снять с тебя обеты, а не извергнуть из числа священников.
Вот архизасранец! Это он, получается, по церковной линии старше царя по званию останется, и будет иметь право мне указывать? Ну, кочерыжка!
— Надеюсь, следующий примас исправит это упущение? — самым невинным тоном поинтересовался я.
— Несомненно, — кивнул Тхритрава. — Однако, когда еще будет тот новый примас? Владыко наш, слава Святому Солнцу и всей Небесной Дюжине, здоров и годами не стар.
— Однако его постоянная борьба с ересями и вероотступничеством, — ему даже удалось уломать Кагена издать эдикт о преступлениях перед верой, — мания выискивать их в невинных, казалось бы, вещах, не встречает понимания у Конклава Благих, — я пожал плечами. — Одна только его эпопея с образоборчеством чего стоит.