Мерзкий старикашка
Шрифт:
На службу, в которой мне отвели почетную обязанность ассистировать самому архипастырю Тампуранка (а в монастыре ни разу такого не доверяли!) во время принесения искупительных жертв, приперлась вся знать и денежные мешки города, хотя, разумеется, весь его зал они не заполнили — только первые ряды. Большинство же составляли простые горожане, пришедшие искренне, а не потому что положение обязывает, помолиться. Ну и на диковинку поглазеть — монаха из горной обители.
Чего я, на самом деле, по дороге к храму только про себя из бесед прохожих не узнал — люди, понятно дело, сплетничали и обменивались новостями. И что святой я, и чудотворец, и еду-де я чуть ли не возвращать Кагена из мертвых…
А вот про завтрашний танец с быками, к моему удивлению, не судачили. Нет, предстоящее действо на самом деле, конечно, обсуждали, но лишь в плане предвкушения забавы и битья об заклад, что танцор такой-то запросто уделает танцора имярека, и все тому подобное, а вот о грядущем участии моего стремянного толпа не знала — гильдия и смотритель корреры сохраняли все подробности завтрашнего действа в строжайшей тайне, вплоть до имен участников. Меня так и подмывало сделать вброс информации в толпу — едва сдержал себя от искушения.
Служба прошла в торжественно-штатном режиме, сбор даров и жертв от населения, судя по довольному лицу архипастыря, вполне оправдал надежды клира, после чего простой народ начал праздновать Вознесение Сердца, а я ушел обратно во дворец наместника — отдыхать. Старенький я уже, все же…
Несмотря на общую утомленность, сон пришел ко мне далеко не сразу. И далекий шум гуляющей толпы мешал, конечно, не без этого, но основной помехой был все же не он. Мысли. Мысли лезли в голову, тревожные и дурацкие. Оказывается, я всерьез переживаю, не приключится ли чего с Тумилом завтра на танцовище — привязался к мальцу, получается, как к родному.
Периодически совесть, или что там у меня вместо нее, требовала подорваться, идти, разбудить парня, отчитать и участие в корриде запретить напрочь. Намекала, что если что-то с парнишкой произойдет нехорошее, — а бык, гадина такая, он ведь не только убить, он и покалечить может, что в рамках местных реалий неизмеримо худший исход, — то я себе этого не прощу.
Разум возражал, что слово Тумилу уже дано, и забирать его обратно — уронить свой авторитет в глазах парня так, что ниже некуда. А с учетом того, насколько он был счастлив получив «последнего быка», так и врага нажить можно.
Промаявшись так часа два, я истово и искренне взмолился: «Боги этого мира, если только вы есть — помогите завтра мальчику! А то ведь вас и отменить можно!»
И, убаюканный приятными мыслями о доходах казны при секуляризации церковного имущества, уснул сном праведника.
На следующий день, после краткой утренней службы в дворцовой часовне и завтрака, князья, первый десятник Касец, а также прибывающий инкогнито почти что царь Ашшории отправились в корреру, куда уже стекался подогретый ночными празднованиями, переходящими в утренний опохмел, народ. Мы заняли свои места в ложе, зрители расселись на трибунах (было там явно тесновато, так что некоторые лихие головы забрались аж на самую кромку стены корреры и наблюдали за действом на танцовище оттуда), после чего хранитель произнес краткую речь о священном торжестве, верности традициям, доблести плясунов и тому подобном, закончив ее словами «и мы начинаем танец с быком, ежели будет на то дозволение благородного Хурама, наместника Тампуранка и всего Запоолья!»
Взгляды всех присутствующих обратились к князю с Большой Горы. Тот поднялся со своего места, милостивым взглядом обвел трибуны, и провозгласил:
— От имени законного царя всея Ашшории — да начнется состязание!
Трибуны взревели от восторга. Я усмехнулся про себя — прогиб засчитан, хитрец.
Хранитель корреры дал отмашку, и прямо под моей задницей заиграл оркестр состоящий, преимущественно, из духовых инструментов — тут, оказывается, развлечение-то идет с саундтреком. А с другой стороны, что за танцы такие, без музыки? Все верно.
Музыканты бодро отработали какой-то коротенький бравурный марш, и затихли, а смотритель объявил первого участника. Едва он и его четвероногий противник оказались на танцовище, как вновь ожил оркестр — и это, и последующие выступления сопровождала некая музыкальная импровизация, по звучанию напоминающая фламенко в исполнении муэдзина.
Первые схватки меня почти успокоили. Да, быки довольно крупные, злые, но ничего такого уж сверхъестественно-жуткого в них не было. Танцоры дразнили зверей — кто-то для этого плащ использовал, а кто и без дополнительных средств обходился, — изящно уворачивались от бросавшихся на них зверей, иные и перепрыгнуть умудрялись, широко раскидывая при том ноги в стороны, как при посадке на «шпагат», и рискуя оставить свое хозяйство на кончиках рогов, несильно кололи или рубили спатычами в бока, еще более зля быков, и заканчивали все действо одним выверенным точным ударом, после которого ноги быка подламывались, и он падал на арену. Не скажу, что это должно было быть так уж все и просто — иной раз участники проявляли истинные чудеса акробатики, — но моему наметанному на различных телешоу глазу было видно, что устоять против профессионалов своего дела у рогатых представителей копытной фауны шансы были весьма иллюзорными.
Что же, Тумил говорил, что он тоже опытный быкоборец, и не верить ему у меня нет никаких оснований. Я почти что расслабился — почти, поскольку зрелище и впрямь оказалось увлекательным, и за происходящим я следил с не меньшим интересом, что и остальные, совершенно потеряв счет времени, и лишь усиливающийся зной (вот из-за него-то и началось представление с самого утра) сигнализировал о скором наступлении полудня.
— А тепе-е-е-ерь! — проревел смотритель корреры, покуда пара битюгов волоком вытягивала очередную жертву превосходства разума и опыта над грубой силой, а слуги засыпали кровавые пятна на танцовище чистым речным песком. — Гла-авный сюрприз сегодняшних танцев с быком! Молодость и благочестие, бросившие вызов мощи и ярости зверя! Встречайте его, последнего на сегодняшнем празднике, но не в мастерстве, послушник из известной своими чудотворцами обители Святого Солнца, Тумил, сын князя Камила из Старой Башни!
По трибунам побежал шепоток, а когда через калитку в одних из ворот танцовища вышел мальчик, шум перерос в ропот с явными оттенками недовольства. Даже у нас в ложе не все удержались от комментариев.
— Потешным боем, что ли, решил закончить, болван? — громко, и довольно непочтительно спросил начальник городской стражи.
Тумил меж тем — босой, как и прочие участники, обошел танцовище под жиденькие приветственные апплодисменты, вернулся к «своим» воротам, расстегнул застежку на новеньком щегольском плаще, изящным движением взмахнул им в воздухе, стеля наземь, снял с шеи присланный архипастырем знак Святого Сердца и повесил его на створку. Затем мальчик на миг преклонил колено, коснувшись им своего плаща, и осенил себя знаком Святой Троицы — провел кистью руки с загнутыми мизинцем и большим пальцем от пупа до лица, — и вновь вскочил, как ни в чем не бывало.
— Трое вознеслись, — машинально отреагировал ритуальной фразой на знак я.
«Отстрелявшиеся» танцоры, а они стояли вдоль ограждения, между трибунами и верхушкой стены арены, переглядывались с недоумением, но юного коллегу поддержали приветственными возгласами, а потом, вслед за ним, и священный знак повторили, заставив недовольный ропот подутихнуть.
— А против него-о-о-о… — мальчик отстегнул от кушака бычий спотыкач и бросил его одному из танцоров, выкрикнув что-то. Тот поймал оружие, и кивнул — мол, все ясно. — …зверь, какого еще не знала наша коррера! Черныш!