Месс-менд. Части I и II
Шрифт:
Не было ни малейшего сомнения, что преступник наслаждался воспоминаниями или терзался укорами совести. И Дурке был не в состоянии арестовать его даже с такой уликой в руках!
Проехав все книжные магазины, типографии и молитвенные дома, извозчик поворотил лошадь к вокзалу и здесь, как Харон, протянул руку за деньгами. Дама расплатилась, подхватила обе вещи, несмотря на старческий возраст, энергично оттолкнула носильщиков и прошла к вокзальной кассе.
— Зузель? — переспросил кассир. — Четырнадцать марок десять пфеннигов.
Старая дама всплеснула руками:
— Помилуйте, я от Кноблоха до Эльберфельда заплатила
— Четырнадцать марок и десять пфеннигов, сударыня, — откашлялся кассир. — Здесь не магазин. Цены напечатаны для всех граждан.
— Ох, как вы запрашиваете! — тянула старая дама. — Вы посмотрите, с кого вы просите. Я одной ногой в гробу стою, разве я сяду в вагоне на полное место? Когда покупает толстый, хороший немец, пьющий пиво, еще можно брать такую цену. А с худощавой женщины…
— Не задерживайте публику! — прохрипел кассир.
— Вот девять марок, и дело с концом!
Кассир бросил обратно девять марок.
— Следующий!
Следующим был Дурке. Он совсем не купил билета и отошел в сторону. Старая дама долго еще торговалась и вздыхала, но кончила тем, что уступила кассиру. Через полчаса они сидели друг против друга в вагоне третьего класса.
«Талантлив, собака, — думал Дурке завистливо, — и виду не показывает, что узнает. А какую комедию разыграл у кассы!»
Преступник был действительно талантливым и на редкость хладнокровным человеком. Он вытянул ноги, как только уселся, на скамейку, занятую Дурке, сложил руки на животе и мирно свистел носом, смеживши глаза. Он не шелохнулся, когда Дурке протянул кондуктору полицейский билет. Не шелохнулся, когда Дурке пошел давать телеграмму. Не шелохнулся, когда Дурке заглянул ему под вуалетку. Только запах пудинга, извлеченного Дурке из кармана, подействовал на его железные нервы настолько, что он вздрогнул и втянул в себя воздух. Часы протекали мирно и без приключений. Ранним утром поезд подошел к Зузелю. На вокзале виднелась статная фигура Дубиндуса, нетерпеливо прохаживавшегося взад и вперед. Завидя Дурке, он кинулся к вагону и шепнул своему помощнику лихорадочным голосом:
— Преступник тут?
— Увиден, пойман и побежден! — торжественно ответил Дурке. — Ваш помощник, херр Дубиндус, проявил необычайную ловкость. Он схватил убийцу, можно сказать, прямо из кучи пороха и доставил его сюда точь-в-точь как подстреленную дичь. Вы можете взять его голыми руками!
— Но Дурке! — простонал Дубиндус в полном отчаянии. — У меня до сих пор нет бланка об аресте.
Старая дама между тем проснулась, спустила вуалетку пониже, схватила пожитки и энергично выпрыгнула из вагона. Можно было прозакладывать голову, что она кого-то боится. Поглядывая по сторонам, она шмыгнула на площадь и тут, за углом, вытащила из кармана смятый номер «Золотой Истины». Дубиндус и Дурке, затаив дыхание, следили за каждым ее шагом.
— Гм! Гм! — пробормотала дама. — Попробую-ка я, попробую-ка я… — И с этими загадочными словами она подозвала извозчика и крикнула:
— В морг!..
Глава двадцать четвертая
Велосипед мосье Растильяка
Политика, если на нее смотреть с точки зрения медицинской, вещь неудержимая, как чиханье.
Молодой офицер французской армии, мосье Растильяк, наехал на велосипеде на ворота Советского торгового представительства как раз в ту минуту, когда оттуда выходил заведующий. Он опрокинулся на спину, получил тяжкие увечья и потребовал от Советской России извинений, компенсаций и гарантий.
— Мы просим извинения за то, что на нас наехали. Мы выдаем компенсацию в размере установленном, за вычетом наших убытков. И мы отказываемся выдать гарантии, поскольку мосье Растильяк имеет склонность ездить по воротам, стенам и прочим вертикальным плоскостям.
Таков был в высшей степени иезуитский и уклончивый ответ советской дипломатии. Весь город был крайне взволнован происшедшим. Рейнский пограничный кордон увеличился вдвое. Солдаты ходили с траурным бантом на рукаве.
Прошел день, и мосье Растильяк мог уже встать на ноги, поддерживаемый денщиком и ефрейтором. В таком виде он стал ходить по кофейням и бильярдным, усиленно утрамбовывая кулаком то место, где, по анатомии, должно было находиться сердце. Но странное дело! Те, кто знал плутоватую рожицу Растильяка, были сбиты с толку совершенно новым для них выражением: Растильяк казался напуганным. Частенько посередине речи он обрывал самого себя, бледнел и оглядывался по сторонам.
— Что с тобой, Жорж? — конфиденциально спрашивали товарищи. — Не может быть, чтоб ты струсил! Какого черта ты нервничаешь?
— Я убежден, — тихо ответил Растильяк на один из таких вопросов, — что за мной кто-то следит. Я чувствую на себе чьи-то глаза…
Он вздрогнул и передернул плечами, забыв, что у него перелом ключицы, засвидетельствованный печатью и подписью гарнизонного врача.
Нервозность такого весельчака и озорника, как Растильяк, наполнила суеверным страхом сердца ефрейтора и денщика. Среди солдат пошли россказни самого пагубного для дисциплины свойства.
— Идем это мы, братцы, по улице, — рассказывал ефрейтор Растильяка, — а за нами катится парочка — ну, лопни я на пятой рейнской бутылке, если вру, — катится парочка этаких, знаете, глаз, обыкновенных, черного цвета. Катится и таращится, катится и таращится.
— Что же они, с ресницами? — шепотом расспрашивали солдаты.
— Не скажу этого точно — глаза и глаза. А вот как у них насчет ресниц, этого я не разобрал.
Понятно поэтому, что когда Растильяк объявил, что он перестанет ездить по шоссе в автомобиле, а будет брать из Мюльрока в Зузель лодку, честный ефрейтор запротестовал всем сердцем.
— Что за толк в воде, скажите мне на милость! — ораторствовал он на кухне пансиона Рюклинг, в то время как его офицер спустился один на мюльрокскую пристань. — И когда только был в ней какой-нибудь толк, начиная с Ноева потопа?! Плавать я не умею, пить воду разучился с трехлетнего возраста! Пускай плывет, если ему нравится.
Между тем не прошло и часа, как в зузельскую береговую полицию явился старый рыбак Кнейф. Он был бледен, как смерть, и объявил, что к их деревушке прибило лодку с испорченным мотором и трупом французского офицера.