Месть через три поколения
Шрифт:
За дверью, как в прежние времена, находился турникет, только вместо суровой вахтерши с кобурой на боку входящих встречал толстый отставник с густыми кустистыми бровями, с мрачным видом разгадывающий кроссворд.
При виде Инги он решил проявить бдительность, поднял на нее носорожьи глазки и строго спросил:
– Не торговый агент?
– А что, похожа?
– Где вас разберешь! – Охранник окинул ее подозрительным взглядом.
– Нет, не торговый.
– Тогда к кому?
– К Вестготтену! – с вызовом произнесла Инга мудреную немецкую
– Ах, к Вильгельм Карлычу. – Привратник подобрел, даже заулыбался, отчего носорожья кожа пошла складками: – Тогда проходи. На третьем этаже он, налево по коридору.
Инга скупо поблагодарила, поднялась на третий этаж и пошла по длинному, плохо освещенному коридору, разглядывая таблички на дверях.
Она миновала несколько коммерческих фирм, офис почтового оператора, отделение шведской фармацевтической фирмы и еще две-три непонятных конторы и наконец увидела то, что искала:
«В. К. Вестготтен. Старинные музыкальные инструменты, фонографы и граммофоны».
Дверь была неплотно прикрыта, из-за нее доносился хрипловатый голос какой-то певицы. Слов было не разобрать, но мелодия показалась Инге смутно знакомой, хотя была в этой песне какая-то назойливая странность.
Она осторожно толкнула дверь и вошла в просторное полутемное помещение.
Окна были задернуты плотными шторами, верхний свет не горел, включена была только настольная лампа под зеленым стеклянным абажуром, от которой все вокруг казалось слегка нереальным. Впрочем, нет, лампа была не единственным источником света. В глубине помещения, должно быть, горели свечи, и их колеблющийся свет делал комнату еще более фантастической.
Все свободное место здесь занимали музыкальные инструменты. Инга не знала их названий: клавесины? клавикорды? Что еще там значилось в объявлении? Сразу было видно, что все эти инструменты очень старые. Благородное дерево с инкрустацией, вставки из слоновой кости и бронзы и непередаваемый, едва уловимый запах старины. И еще какой-то запах, смутно знакомый и неприятный.
Над странной комнатой властвовал хрипловатый надтреснутый голос.
Тот самый, который Инга услышала из-за двери:
Руки, вы словно две большие птицы,Как вы летали, как оживляли все вокруг…Раздался шорох, негромкий скрип, и снова тот же голос:
Руки, вы словно две большие птицы…Инга поняла, что слышит заевшую граммофонную запись.
Она даже вспомнила, как зовут эту певицу: Клавдия Шульженко.
Когда-то давно, когда они с сестрой жили в Луге, у соседки тети Сони была пластинка с записями Шульженко. Соседка часто ее слушала – что-то такое про синенький скромный платочек и еще о том, что нужно взять гитару, и она расскажет. Про руки там тоже было.
И тут Инга вспомнила другую старую песню. Ту самую, что звучала в квартире, где она нашла мертвого
Захотелось немедленно уйти. Но Шеф ведь спросит, что она выяснила, и что она ему скажет?
Инга обхватила себя руками за плечи и постояла так с полминуты, глубоко дыша.
Кажется, удалось прийти в себя.
– Вильгельм Карлович, вы здесь?
Ей никто не ответил, только хриплый голос Клавдии Шульженко повторял и повторял свое бесконечное:
Руки, вы словно две большие птицы…Инга не могла больше слышать эту песню. Она пошла вперед, на голос, чтобы остановить ее, выключить чертов граммофон.
Обошла стадо старинных инструментов и только теперь увидела хозяина этой странной мастерской.
Пожилой человек сидел спиной к Инге за очередным клавесином. Длинные седые волосы спадали на воротник старомодного бархатного сюртука.
Чуть в стороне на низком столике стоял граммофон.
Широкая труба была направлена в сторону двери, пластинка крутилась, голос Шульженко повторял свою фразу, как заклинание.
На крышке клавесина горели свечи в тяжелом бронзовом подсвечнике. Это они озаряли комнату живым подвижным светом, они придавали всему фантастический вид.
Сердце Инги забилось часто-часто. Свечи на клавесине напомнили ей другие свечи, расставленные на полу вокруг ее мертвой сестры. Низкий, давящий свод подвала, чувство безысходности… Самая страшная ночь ее жизни.
Усилием воли она отбросила эти страшные воспоминания.
– Вильгельм Карлович! – окликнула она старого музыканта.
Он не обернулся на голос, даже не шелохнулся.
С трудом преодолевая страх, Инга сделала еще несколько шагов вперед.
Ей пришлось обходить клавесин, поэтому она оказалась сбоку от Вестготтена. Теперь она видела его в профиль. Худое, морщинистое, удивительно одухотворенное лицо. Впечатление усиливали играющие на бледной коже отблески свечей. Глаза сидящего были полузакрыты, руки лежали на клавиатуре инструмента.
Приглядевшись, Инга увидела некоторую странность.
Она не сразу поняла, в чем дело, а когда поняла, невольно вскрикнула и попятилась в ужасе.
Из рукавов бархатного сюртука выглядывали краешки манжет и больше ничего. Кистей рук не было.
– Вильгельм Карлович, – позвала Инга дрожащим голосом, уже понимая, что старик не отзовется, что она опять опоздала, что он мертв. Только колеблющееся пламя свечей оживляло его морщинистое лицо.
Руки, вы словно две большие птицы,Как вы летали, как оживляли все вокруг, —бесконечный раз повторила Клавдия Шульженко на запиленной пластинке.
Инга не выдержала, метнулась к граммофону и сбросила иглу. Кажется, она процарапала пластинку, но какая теперь разница.