Месть Елизаветы
Шрифт:
– Выпьем немного?
Наливает.
«Когда принесут ужин», – сказала Лиз.
– Уже скоро принесут, – сказал он вслух. – Проголодалась? Выпей немного, расслабься.
И сам поднял бокал.
– За нас, – улыбнулся.
Хорошее вино, то же, что и в прошлый раз, но Лиз почти не чувствует вкуса. Он слышит? Понимает ее? Понимает, чем это может грозить? Или он вообще знал заранее и был готов к такому повороту?
Она отпивает немного и ставит на стол. И он снова тянется ее целовать. Так же нежно, так же горячо.
«Я не могу!»
«Тише, – вдруг отчетливо говорит он. – Делай все, как должна. Ничего не бойся». Его губы не двигаются, он просто смотрит на нее. И голос… голос в ее голове – это голос того полковника… Люка, а вовсе не Мартина. И Лиз вздрагивает.
Она сходит с ума?
Когда все происходит только в голове – как понять, где реальность, а где только фантазия?
Он улыбается.
«Вам точно не нужна помощь, баронесса?»
Почти насмешка.
«Нет!» – она почти вскрикивает, почти вслух, даже чуть дергается, но Мартин держит ее крепко.
«Все хорошо, баронесса».
Приносят ужин, звонят в дверь, Мартин идет открывать.
Бокалы на столе. Случая, удобнее, чем этот – не будет. Она должна. Как иначе?
У нее в медальоне. Лис открывает, высыпает содержимое Мартину в бокал.
Вот и все, дело сделано.
Он приносит, ставит все на столе, смотрит как-то с легким сожалением.
«Снотворное?» – мысленно спрашивает только.
«Да».
«Хорошо».
Он берет свой бокал и решительно выпивает разом, до капли. У Лиз сердце замирает.
А если бы она соврала? Если там яд? С чего бы вообще ему верить? Зачем? Чего он добивается этим? Сейчас он уснет и…
«Зачем?»
«Мне нужно встретиться с людьми посерьезнее тебя. Или ты сейчас усыпишь меня, а потом просто ограбишь и сбежишь?» – насмешка.
– Что у нас тут? – вслух говорит Мартин, достает из сумки обед. Мясо в горшочках… Хочешь? У них очень вкусное.
Он достает, раскладывает, улыбается. Но сам почти не ест, так, чуть-чуть пробует.
Лиз тоже почти не ест, напряженно смотрит на него. Не может, у нее и кусок не лезет в горло. Что бы она делала, если не этот мысленный разговор? Если бы не могла предупредить?
– О, вот тут очень вкусно, попробуй, – довольно говорит Мартин.
И не ест сам, так, чуть-чуть совсем.
«Быстро действует?»
«Минут десять», – говорит она.
«Угу».
Он не чувствует? Не действует на него? У него какой-нибудь антидот и он…
Да нет, действует, Лиз, прямо видит, как начинают слипаться глаза, как становятся заторможенными движения. Еще немного и он откидывается на спинку кресла.
Молча смотрит на нее.
«Кто ты такой?» – мысленно спрашивает она.
Он улыбается. Словно колеблясь.
Мысли в воспоминаниях сложно прочитать. Возможно, но даже Вацлаву это стоит огромных усилий, он смотрит лишь то, что можно увидеть глазами, услышать ушами. Этого всегда достаточно. Легко считать то, что ты думаешь сейчас, но вот этот разговор – его считать совсем непросто.
«Кто ты?» – Лиз сидит, сжимая недопитый бокал в руке.
«Я подвозил тебя домой, после прогулки», – говорит он.
Люк. Вот значит… Он с самого начала все знал.
Он закрывает глаза, откидывается назад. Зевает.
– Что-то я устал…
Сидит тихо.
Его дыхание глубокое и ровное.
Еще немного Лиз ждет, потом встает, слегка трясущимися руками дотрагивается, трясет за плечо. Спит. Или хорошо делает вид, но это не важно. В любом случае, он тоже знает, что делает.
Пусть так. Лиз сама уже не понимает, как лучше.
Берет лампу, зажигает, ставит на окно. Это условный знак. Потом открывает дверь.
Когда в квартире появляются двое… их лиц Лиз не может различить, все плывет, они мастера своего дела и умеют отводить глаза. Вероятно, один из них Вацлав, но может и нет. Никто не узнает их, никто не запомнит. Когда они появляются на пороге, Лиз осторожно идет на лестницу, спускается и идет домой.
Все.
Она больше ничего не может сделать.
Что с ним будет?
Как ей самой теперь быть?
ГЛАВА 10. Невыносимое ожидание
Вечер был чудовищный.
Благообразные тетушки, постные лица, фальшивые улыбки. Хелена ненавидела это все. И даже не потому, что считала это бессмысленным. А потому что тетушкам не было дело до реальных людей. Они и людей-то никогда не видели, разве что из окна машины.
Собирали деньги для семей, лишившихся кормильцев в недавней войне. «Для сироток». Именнофы эта формулировка тетушкам нравилась больше всего, они прижимали руки к груди, делали бровки домиком… «Для маленьких ангелочков». Хотя собирали не только для сирот, но для вдов, для престарелых матерей, у которых погибли сыновья, для самих солдат, которые получили увечья на поле боя и не могли больше вернуться к прежней жизни. Собирать деньги для одноногих мужиков тетушкам было не с руки. Не так миленько, как для ангелочков.
Хел сказала Люку, но тот только скептически фыркнул. «Когда мне дали пособие от короны, – сказал он, – я пропил все за две недели. Если бы дали больше, пропил бы за три. Разница? Но ты по мне людей не мерей. Кому-то эти деньги помогут продержаться еще хотя бы месяц, кому-то – пойти учиться и найти работу. Кому-то нужно лечение». Да, Хел понимала. Люк – вообще не очень показательный пример. Таких как он – единицы. С другой стороны… Он был с той стороны, он видел все это, испытал на себе. Когда собирали деньги, Хел неизбежно представляла его… Люку бы не понравилось, но так уж вышло.