Месть еврея

Крыжановская-Рочестер Вера Ивановна

— А я, безумная, так обвиняла себя, когда уже забыта им. И он, изменив мне, еще позволил себе быть моим судьей, требовать оправдания и осквернять меня своими поцелуями, будучи уже связан с другой!

Она встала и в лихорадочном волнении стала ходитьвзад и вперед по комнате. Потом вдруг остановилась перед графиней и спросила у нее неуверенным голосом:

— А эта еврейка, на которую он меня променял... красива?

— Да, она чудо, как хороша,— откровенно отвечала Антуанетта. — Вероятно, Самуил понял свое безумие и выбрал себе в невесты эту прелестную соотечественни­цу. И ты, Валерия, со своей стороны должна вырвать из своего сердца эту

страницу своего прошлого. Этот страстный и мрачный человек явился в твою жизнь, как тяжелый сон; он стоил тебе стольких страданий и слез, что бог, наконец, сжалился над тобой. А теперь, когда Мейер образумился и женился, ты можешь без малейшего укора совести забыть его, отдать свое серд­це Раулю. Взгляни! — она указала на большой портрет Рауля, висевший над бюро.— Этот привлекательный благородный человек принадлежит тебе, любит тебя страстно, и тысячи женщин завидуют тебе и твоему счастью. Приди же в себя, вспомни гордость твоего древнего и знатного рода. Как княгиня Орохай, ты за­нимаешь теперь подобающее место, и как бы ни был хорош Самуил, ему, право, можно предпочесть такого человека, как Рауль.

Валерия слушала с пылающим лицом. Ревнивые, досадные слезы блестели на ее глазах, и она проворно отерла их.

— Ты права,— сказала она, бросаясь в объятия Ан­туанетты.— Я должна и хочу забыть этого дерзкого че­ловека, который втерся в мою жизнь и отравил ее. Я всей душой отдамся Раулю, чтобы искупить перед ним нравственную вину. Он такой добрый и такой велико­душный, что это будет не трудно.

— Вот это разумно,— ответила графиня, целуя ее в свою очередь.— Но теперь успокойся. Рауль сказал мне, что в понедельник вы едете в оперу и пригласил нас. Выступает Патти, театр будет полон, конечно, и множество любопытных глаз, будет обращено на тебя. Я бы желала, чтобы ты явилась в свет в полном блес­ке своей красоты. К счастью, сегодня лишь вторник, и ты будешь иметь довольно времени, чтобы совершен­но оправиться. В каком туалете ты хочешь ехать?

— Да, это правда, я должна быть как можно эффект­нее, и показать всем, что я счастлива. Я надену синее бархатное платье с серебром и жемчугом с сапфирами, который подарила мне княгиня. Боже мой! — вспомни­ла вдруг княгиня,— отосланы ли парюри, подаренные нам Мейером в день отъезда?

— Представь себе, что нет,— ответила со смущением Антуанетта,— и я даже не знаю, где мой футляр. Я спря­тала их в шкатулку, а затем со всеми этими передря­гами совсем про них забыла.

— Где ты их положила, там они и должны быть, мы сейчас это увидим,— сказала Валерия, идя в спальню.

В нише стоял привинченный к полу массивный ларец из черного дерева, роскошно отделанный резьбой и инк­рустацией. Валерия нажала на пружину и открылись полочки, уставленные футлярами с драгоценностями. Антуанетта нашла, наконец, искомые футляры и откры­ла их, пока Валерия замыкала ларец.

— Надо отдать справедливость, что вещи прекрас­ные,— сказала Антуанетта, заставляя играть камни. — Но они так же будут хороши на смуглой шейке черно­кудрой г-жи Мейер, как и на нас.

— Во всяком случае, они будут на своем месте. Удивляюсь только, что банкир не потребовал обратно столь ценные вещи,— сказала Валерия, зубы которой нервно стучали.

Несмотря на великое решение, сердце ее терзалось, вспоминая о красавице жене Мейера.

— Фу! Не до такой же степени он еврей!.. Пойдем в будуар, я напишу ему записку.

Антуанетта села у письменного стола и написала:

«Милостивый государь! Вследствие различных

тре­волнений последнего времени я совершенно забыла воз­вратить вам прилагаемые парюри, из коих одна была вручена мне княгиней Орохай еще до ее свадьбы. Ис­полняя ее поручение только теперь, прошу вас извинить это промедление и мою забывчивость.

А. Маркош».

— Вот теперь все будет в порядке. Я уложу оба футляра, и, вернувшись домой, отошлю.

Вечером в тот же день Самуил сидел в своем каби­нете, куда удалился под предлогом весьма важного и неотложного дела, в действительности же затем, чтобы побыть одному. Он не взглянул даже на кипу бумаг, лежавших перед ним на столе.

Вошедший лакей вывел его из задумчивости, подав ему на серебряном подносе письмо и сверток. Самуил равнодушно взял надушенную записку и распечатал, но едва начал ее читать, как бледное лицо его вспыхнуло, и он резким движением отослал лакея.

— Каким это чудом гордые дамы не подумали до сих пор вернуть «еврею» его подарки? — с горечью спрашивал себя он.— Да... Вероятно Валерия узнала, что я женился, и это месть с ее стороны. Теперь она возненавидит меня, быть может, и будет стараться по­любить своего красавца князя. Это даже вероятно. Жен­щины воображают, что им одним почему-то принадле­жит исключительное право изменять, и потому не про­щают, если им платят той же монетой!

Горько усмехнувшись, он положил сверток в стол и запер.

VIII

В день спектакля Валерия с особой тщательностью занялась туалетом и внимательно осматривала себя, стоя перед зеркалом, пока Марта и Элиза кончали ее одевать. Она непременно хотела быть эффектной се­годня и уничтожить всякий след душевных страданий. Последние дни самые разнообразные чувства волнова­ли ее сердце, досада и ревность сменились глубоким отчаянием, которое изливалось в страстной нежности к Раулю. Она убеждала себя, что князь стоит выше Са­муила не только своей красотой, но и душевными ка­чествами и тем редким благородством, какое свойствен­но его высокому происхождению.

Чистая и преданная любовь Рауля должна была воз­наградить ее за сердечные заблуждения. Вся гордая знать, которая не потерпела бы в своей среде крещено­го еврея, станет теперь ей завидовать, глядя на ее мужа.

Вот о чем думала Валерия, видя в зеркале свой ча­рующий облик, пока камеристки надевали ей на шею жемчуг и прикалывали к волосам и лифу ветки блед­ных роз. В эту минуту портьера в уборной приподня­лась, и Рауль вошел с великолепным букетом. Страст­ным взором окинул он Валерию, а она под впечатлением волновавших ее чувств нежным поцелуем ответила на его поцелуй и, краснея, дала себя закутать в шубу и кру­жевной капюшон.

Кончили играть увертюру, когда молодая чета вошла в ложу, где уже сидели Рудольф с женой. Театр был полон и представлял волшебное зрелище. Здесь собра­лось все, что было в Пеште знатного и богатого, тем не менее, появление Валерии среди этого избранного об­щества произвело впечатление, и тысячи любопытных и восторженных глаз устремились на нее. Но занавес взвил­ся, и все взоры обратились на сцену. Появилась Патти. Все замерли, очарованные дивным голосом певицы.

Но вот тихонько отворилась дверь соседней ложи и, взглянув на вошедших, Рудольф закусил губы и шеп­нул что-то жене. Молодая женщина вздрогнула, но не повернула головы, а минуту спустя под каким-то пред­логом наклонилась и, слегка коснувшись руки Валерии, тихо сказала: