Месть Фарката Бона
Шрифт:
— Имнея Целата, — успокоилась Килла. Да видать рано!
— Вот и славно. Хорошее имя. Теперь будет расти маленькая месма в обители, как и положено. А ты еще… Жаль рано Оренна отошла, не выполнила долг — не обучила. Но силу чувствую в тебе я небывалую!
— Да как же! — охнула, не утерпев, молодая мать. И уронила на пол звонко тренькнувшую золотую двузубую вилку. — Нет! Я думала, представиться, а на долгий постой не собиралась… Госпожа! Там же у меня люди, хозяйство… И как же мне с дочкой разлучиться?!
— О! Ты многого не знаешь… — Анарда Никтогия не хмурилась и даже
— Матушка, позволите? — В комнату, сразу показавшеюся Дарнейле темной и тесной, вошла, скатывая рукава на красные ручищи, высокая толстенная бабеха (иначе и не назовешь!), одетая в серую юбку и меховую опаху. — С новой преемницей в порядке, осот-то (2). Дар есть. Здоровьичко хорошее, голосиста така девица! Ух! Благословение бы наложить пора. Изволите сами?
— Зира. — Настоятельница махнула той из-за стола. — Мы не закончили еще. Поди пока. Да не врывайся как смерч… невежа.
— Чего уж тута! — похожая на медведицу месма ничуть не смутилась. — Усе сестры собрались, а времечко ужо к утренней трапезе подходит.
— Выйди, — приказала шумной толстухе Никтогия Оломей и чуть заметно поморщилась. Затем, обращаясь к Дарнейле, сказала:
— Да что ж ты побледнела, глупышка? Никто ни тебя, ни девочку не обидит! Напротив, богатыми дарами наградим. Мы дочерей своих любим. И если хочешь, ну возвращайся в свой Гейсарней, только поучись немного.
— Да, Повелительница. — И правда побледневшая Дарнейла руки, сведенные от страху на коленях, чуть разжала. — Я вам верю. — И, вдруг осмелев, сама от себя не ожидая, спросила: — А пошто сыновей отдаете? Не любите?
Оломейская владычица поднялась. И видно стало, как она стара и даже немощна, ибо задрожали жилы на тонкой шее и плечи расправились неровной дугой. И голос ее был глух:
— Не все тебе успела сказать старая пропойца Герна… Пусть грехи ее Модена омоет. Так слушай: мужчин мы пользуем только однажды, Килла… Как мужей. И всегда без любви чад наших зачинаем — таков закон!
Дарнейла охнула, и почти забытое действо в лесу вспомнилось. Удивилась она, что боли почему-то виденье не принесло, а только тревогу, которая дрожью отозвалась в животе:
— Да за что же так? Да обоим так… распутство! Без любви, и позор! Ой, простите, простите! — Она вскочила, чуть тарелку на себя не опрокинула, дорогую, узорного стекла.
— И так можно, нам стыда не бывает в том. Когда месма, девочка, выбирает отца своему ребенку — ей всякий путь разрешен, хоть любого от жены законной увести, хоть монарха взять!
— А мальчики, младенцы коли родятся? Вины же на них нет? — Килла почти закричала, хоть и понимала, что нельзя, недолжно так с Повелительницей говорить. Но горло слезами сжимало: — Вот беда-то!.. — И зажала рот ладонями.
— Вот и отсылаем, чтобы не знать. Недостойны юноши нашей силы. Хоть и невинны рождаются. Пойдем, — сказала Мать Обители Дум и тут вдруг, сведя брови, как в душу бедной Дарнейлле страшными белыми глазами глянула:
— А твой же делатель… Насильно тебя взял?
— Нет, нет… по нраву мне пришелся… Тогда, — месмочка отчего-то разом успокоилась. — Пусть его, ненавидеть не хочу…
—
(1) — Говорил уже, булки такие вкусные, из сладкого теста, толстенные, да пряные.
(2) — Вот так-то (простореч.)
========== Встреча в пути ==========
Фаркат, по поводу смрадного духу от шести… нетрезвых рыцарей прикорнувший на лавке у настежь открытого окна, вздрогнул и проснулся от оглушительного раската грома — как будто в самом деле ожил великан Астар и рубанул медным кулачищем по щиту небес.
— Вот и пропустили переделок (1), — не особо таясь, прошептал он, однако, себе под нос. — Всё «погодим, да погодим», — передразнил храпящих товарищей. — То погоды, видишь ли, стоят хорошие, то жамка сладкая да девки пухлые… Проворонили времечко! Все перевалы теперь селевыми речками пойдут. Эх, не стоило обоза с севера ждать!
Эт, милы люди, я со второго краю к событиям в нашей истории подхожу, коли не поняли… Короче, выехать-то выехали, уже, считай, третью седьмицу как, да застряли наши путешественники совсем недалече от Захрута в предгорной деревеньке Забеня. Места там были опасные, не только народец лихой на окраине квитарстского баронства озорничал, но особо погода непостоянная случалась — за осьмушку тени могло и снегом завалить или на открытом планте (2), как на сковородке, изжарить незадачливого путника.
Разозлился, короче, Бон… Иржика в походной качке проверил и вышел в стойло животинок, если потребуется, утишить: не весь их отряд на боевых конях ехал, были еще простые вьючные, которые возок и багаж тащили, и для забавы госпоже купленные лошадки мирные, да низенькие осляты, пять штучек… Ну просто за симпатию брали. Пузы их белые, да ноги с очесами, уж очень смешные, Коту понравились… И уши косматые!
Лило во дворе — что твой потоп! Фаркат, утопая в мигом раскисшей грязищи, мелкими перебежками доскакал до конюшни. Только внутрь попялся, а дверь вроде как изнутри кто припер. Но наш парень настырный был, плечом приналег, да так, полотнище чуть с петель не своротя, на застеленный соломой пол с разгону и свалился.
— Что тут чумные сиде мешков каких-то у входа понавесили?! Дурни! — потирая побитые колени, Бон было всерьез разошелся на бестолковую гостиничную прислугу, уж больно задержка его досадовала. Но когда дверной проем осветился молнией, так и остался на боку лежать — прямо на дверной балке, на короткой веревке покачивался… повешенный!
— Здрасьте вам, трупень! — Фаркат покойников не боялся, но… брезговал. — Сейчас всю скотину выпугает, да дрянью из нутра своего негожего чистые подстилки зальет, когда кишка-то расслабится. — Размышляя так, он поднялся и попнулся было к голенищу сапога за ножом: «А может, и не снимать, вдруг не самоубился молодчик, а злодеяние тут случи…» — Да не додумал — громом так жахнуло, что уши заложило и тут же пучком молний всё окрест добела заслепило.