Месть и прощение (сборник)
Шрифт:
– Это из-за прессы! – пробормотал Жербье.
Так как в ежедневные газеты, на радио и телевидение не просочилось даже отзвуков, публика понятия не имела о предъявленном обвинении в убийстве, и никто из репортеров не рвался освещать событие.
Фабьен Жербье уселся против стола вишневого дерева, где вскоре появится обвиняемая.
«Она должна меня видеть, – с усмешкой подумал он. – Я стану воплощением совести, раз у нее таковая отсутствует».
В зал с непринужденным видом вошел адвокат, держа в руке чашку кофе.
– По-моему, сегодня же и закончим – доказательств никаких, – заявил он коллеге.
Фабьен
– Но, господин Жербье, – твердили следователи, – с чего вы решили, что восьмидесятилетней даме зачем-то приспичило прикончить собственную сестру-близнеца?
– Да что вы знаете о близнецах? – отвечал Фабьен Жербье.
– Но сестры были неразлучны восемьдесят с лишним лет!
– И что? Разве существует крайний возраст для убийства? Что, в восемьдесят лет человек уже не способен кого-то убить? К примеру, если я завтра укокошу жандарма, разве меня не арестуют?
– Господин Жербье, у вас нет улик. Только рассуждения и подозрения.
– Этого было достаточно, чтобы привести множество подозреваемых сначала на скамью подсудимых, а затем в тюрьму. А ее, значит, никак?
Ответчица вошла в зал заседаний в сопровождении двух полицейских. Лили Барбарен, розовая, симпатичная, хрупкая, изящная, как фарфоровая статуэтка, с лицом, на котором солнце высветило морщинки, просеменила к своему месту, этакое воплощение приветливости и заботы, воскрешающее давние воспоминания о бабушкиных пирогах.
«Ее вид способен провести этих недееспособных кретинов», – подумал Фабьен. Нахмурив лоб и выпятив подбородок, он с неприязнью уставился на старушку. В отличие от всех, он был убежден в ее виновности, ведь он был связан с ней с тех пор, как ему стукнуло восемнадцать.
Моисетта успокоилась: Фабьен никому не обмолвился и словом.
По возвращении домой – бабушка уже начала поправляться после инфаркта, – Лили относилась к сестре с прежним расположением; она, как и раньше, доверяла ей, рассказывала обо всех своих колебаниях, восторгах и ожиданиях. Моисетта, понимая, что получила отсрочку, которая вот-вот истечет, была сама приветливость. Быть может, так она пыталась компенсировать, точнее, стереть свое предательство?
Каждый раз в полночь Лили уезжала с Фабьеном. Моисетта, стоя у окна, провожала взглядом удаляющуюся парочку – теперь она знала, где и каким образом происходят их встречи.
После ночи, проведенной в мужских объятиях, Моисетта сблизилась с сестрой, стала лучше понимать ее и меньше ревновать. В сущности, Фабьен ей не так уж и нравился, во время их встречи ее больше всего поразил накал пережитых ею ощущений. Фабьен был лишь инструментом ее раскрепощения, а не его источником. Она всего-навсего использовала его. Не более. И хотя она сохранила приятные воспоминания о его теле и ласках, но сознавала его ограниченность, порочность, грубость по отношению к Лили.
Моисетта считала, что Фабьен допустил ошибку, умышленно обманув ее сестру. Он ее не стоил. А тому, кто сказал бы ей, что она тоже поступила не лучшим образом, девушка могла бы возразить, что не она разбила их отношения! Не она подтолкнула Фабьена к предательству, выдав себя за сестру. Все было бы в порядке, если бы он не продолжил заниматься с ней любовью уже после того, как узнал, что она не Лили; вот где коренился порок.
Моисетта периодически чувствовала, что настолько внутренне сблизилась с сестрой, став, как и она, женщиной, познав кожу мужчины, его запах, ощущение его члена внутри, что могла бы довериться ей. Да, она жаждала излить свою радость, пережить вместе экстаз. Но, увы, тогда пришлось бы раскрыть, как это вышло. Она замкнулась в себе, при этом сердясь на Лили, которая обрекла ее на молчание. «Она-то выкладывает мне все до мелочей, а я должна держать рот на замке. Какая несправедливость!»
Когда Лили расплакалась, сообразив, что окончание каникул разлучит ее с Фабьеном, Моисетта одернула ее:
– Лили, ты смеешься, что ли? Не собираешься же ты якшаться с Фабьеном после лета?
– Я люблю его.
– А он? Он-то тебя любит?
– Думаю, да.
– Он тебе это сказал?
– Да.
– Когда?
– В самом начале.
– Ну да, в начале… А потом?
– Ну… нет.
– В начале, когда хотел переспать с тобой, сказал, что любит. А потом ничего такого. Тебе не кажется это странным?
– К чему ему было говорить мне это, когда он доказывал свою любовь.
– Как это?
Лили покраснела и зажмурилась.
– Ну… ты знаешь…
Моисетта отвернулась – она и впрямь слишком хорошо знала, как именно.
Разрыв оказался делом нелегким. Всякий раз, когда Фабьен говорил, что они должны расстаться, Лили принималась его умолять. Он сдавался, история возобновлялась, и Лили надеялась, что одержала победу.
Четвертого сентября Фабьен отправился в Лион, ему предстоял последний год перед выпуском из лицея Эдуара Эррио. Лили так отчаянно рыдала, что Фабьен соизволил дважды по субботам наведаться в Сен-Сорлен. И хоть он уверял ее, что их связь – дело прошлое, юные тела притягивались друг к другу, и они снова и снова занимались любовью.
Моисетта бушевала. Она советовала Лили послать подальше парня, который ее разлюбил. Впрочем, она отдавала себе отчет, что опасность минует лишь тогда, когда Фабьен исчезнет с их горизонта.
– Лили, послушай, у вас просто заело пластинку… Ты страдаешь! Расстанься с ним раз и навсегда, без разговоров, и больше не встречайся. Да, это твоя первая любовь, но это был всего лишь летний роман.
– Ты, конечно, права, – всхлипнув, выдавила Лили.
В октябре в субботу Лили, под предлогом дня рождения подруги, отправилась на автобусе в Лион к Фабьену. Несколько удивленный, хоть его и предупреждали, Фабьен вновь занялся с ней любовью в своей комнатушке, как у всех подростков заклеенной плакатами с портретами футболистов. Когда после любовной разрядки она принялась умолять его вернуться в Сен-Сорлен, он выкрикнул: