Месть из прошлого
Шрифт:
Суворцев поднял несчастные, вмиг постаревшие глаза на Марфу. Волчица. За сына любимого, Михаила, любому глотку порвет. Вот, значит, что придумали.
– Но записи церковные, матушка? – только и смог боярин пролепетать растерянно. – Они же венчались, а…
– А что записи церковные? – прервала его инокиня. – Были, да не найдешь теперь. Пожары-то в Москве, почитай, каждый год случаются.
Борис Борисыч во все глаза смотрел на невозмутимо сидящую перед ним женщину, одетую в скромное черное платье. Господи, куда же мир-то катится? Ведь приняв монашеский сан, о делах мирских забыть надо, а здесь что происходит?
– Она никогда не согласится, – сказал он еле слышно, ненавидя себя за тихий лепет. – Кто же на такое пойдет? Признать, что вышла замуж за расстригу?
– А не согласится, тогда разговор другой пойдет с ней, боярин, – улыбнулась нежно Марфа. – Сам понимаешь, какой, или опять объяснять придется?
У боярина и дух перехватило. Он понял, слишком хорошо понял, что имела в виду инокиня Марфа.
– Но почему я? – еле выговорил он.
– Я ей шанс даю – ради тебя, – через силу, нахмурившись, ответила Марфа и отвернулась нетерпеливо. – За то, что ты сына моего охранял в страшные дни.
Вот такой разговор состоялся у него, старого дурака, с инокиней Марфой год назад.
Несколько раз приезжал боярин к Марине. И каждый раз лепетал неубедительно, что надо ей забирать сына и уезжать из Московии поскорее. Марина молча отворачивалась от него, и боярин убирался восвояси, давая себе клятву, что уж в следующий раз убедит глупенькую девчонку в опасности, которая грозит и ее жизни, и жизни маленького царевича!
– Моя дорогая государыня, – монотонно, в который раз гудел боярин Суворцев, морщась от отвращения к самому себе. – От Вас требуется только одно – признать, что ваш ребенок рожден от монаха-расстриги Гришки Отрепьева. И вы немедленно получите разрешение уехать в Польшу.
– Всего-то навсего, – шептала Марина, и чудные лазоревые глаза ее наливались слезами. – Мало ты просишь, боярин!
Как убедить ее? Где найти правильные слова, какими силами заставить законную царицу признать, что священного церковного брака не было? Лишить сына права на престол, а себя превратить в блудницу, в девку неизвестного расстриги, вознамерившегося стать Московским царем?
– Поверьте, дитя, я не желаю вам зла. Вы уедете домой, в семью, будете в безопасности, вы же молоденькая женщина, у вас все впереди – вся жизнь.
– Если мой ребенок рожден от неизвестного бродяги, то кто же буду я в глазах моей родни? Какая жизнь у меня будет? Какая жизнь ждет моего сына, если все будут знать, что он – бастард, а его мать – шлюха?!
Боярин Суворцев морщился от грубых слов. Да, это был самый уязвимый момент в разговоре.
– Вам не следует бояться сплетен. Мошенник обладал чудным даром. Уж если он сумел заставить вдовствующую царицу Марию Нагую поверить в то, что царевич Дмитрий жив и что он – ее воскресший сын…
Марина громко рассмеялась.
– Да кто ж в такую чушь поверит-то, боярин?
– Кому надо – тот поверит. Государыня, соглашайтесь, уезжайте. Если себя не жалеете, пожалейте малыша. Если не согласитесь на эти условия…
Марина опять повернулась спиной к боярину. Повисло тяжелое молчание. Еле слышалось дыхание молодой женщины да негромкое сопение Борис Борисыча.
Может, и согласится, надеялся боярин, вглядываясь в исхудавший силуэт Марины. Мать – она ребенка спасает, может и пройдет… Уедет, слава тебе, Господи, и у нас крови на руках невинных не будет.
Такая молоденькая – вот откуда все беды. Была бы постарше – и разговор был бы другой. А молодость – она самонадеянна. Дерзка, жестока порой, бескомпромиссна, но – беззащитна.
– Никогда я не признаю, что сын мой – незаконнорожденный. Он – внук Ивана Васильевича Грозного и сын царя Дмитрия Ивановича. Он – законный наследник престола русского. Ему на троне сидеть, – упрямо возвестила Марина.
Вот ведь дурочка, в тоске думал боярин. Ты здесь одна, тебе ли с инокиней бороться? Как котенка придавит, кто вступится?
Грустил боярин на широкой лавке под образами, не в силах вновь возобновить неприятный разговор. Марина подошла к нему, присела рядом.
– Когда крестили меня по православному обычаю, то дали мне имя великомученицы Марины, – тихо сказала она Борису Борисычу. – Не знала я ничего о ней. Ходила ко мне тогда монашенка Ирина из Вознесенского монастыря, помогала в чтении русского Евангелия. Она мне и рассказывала историю пресветлой великомученицы. Я наизусть те рассказы помню. Когда царь Дмитрий болеть начал, попросила я ее приходить ко мне почаще… Помнишь, как никто из бояр в опочивальню к болеющему не заходил? Все просто ждали, когда… – Марина не удержалась и горько заплакала, прислонилась худеньким плечом к Борис Борисычу.
Тот неловко обнял ее, у самого слезы защипали глаза. Как не помнить тех ужасных дней?
Во дворце стояла гулкая тишина, только еле слышно завывал ветер в печах пустынных комнат да стучал непрерывный дождь в окна. Царице дворня забывала обед накрыть, а маленький сын ее плакал один по ночам в холодной спаленке, пока Марина не приказала поставить кроватку у себя в опочивальне. Когда же государь Дмитрий отдал Богу душу, малыша забрали у нее, и сколько Марина ни плакала и ни просила сказать, где сын, никто не слушал ее.
Боярин гладил намокшие от слез золотистые волосы царицы.
– Бог терпел и нам велел, – мучаясь собственным бессилием, шептал он.
Марина выпрямилась, оттерла слезы и посмотрела прямо в глаза Суворцеву.
– Ты веришь в вещие сны, боярин?
Борис Борисыч неуверенно кивнул.
– Явилась во сне ко мне великомученица, чье святое имя ношу после крещения, – сказала она, и боярин медленно перекрестился.
– Она держала моего сына на руках, – медленно, с трудом подбирая слова, продолжала Марина и прищурилась, будто пытаясь разглядеть что-то в темноте сгущавшихся сумерек. – Море или река окружала их. Только вода была алого цвета, потому то как кровью оказалась. Ниже великомученицы стояли какие-то люди… Лиц их разглядеть не могла – темнота скрывала… Их было немного… Но я хорошо видела мальчика-подростка, тоненького, с ясными глазками. Еще стояла меж них одна женщина… Святая перевела взгляд нее – в самое сердце ее – и содрогнулась я во сне. Было сердце той женщины черно как ночь и твердо как камень…