Месть из прошлого
Шрифт:
Марина помолчала, а потом, не поднимая глаз, закончила тихо:
– Передай боярин инокине Марфе слова мои. Если тронут Романовы царевича, прольется кровь и их младенца. Рано или поздно – но прольется. Не мое это предсказание, а святой великомученицы.
В тот день боярин задом-задом выполз из горенки Марины и еле добрался до дома. В груди пекло, будто уголья раскаленные кто запихал внутрь.
О своем разговоре доложил он инокине Марфе, а та, услышав пророчество Марины, как с цепи сорвалась. Боярин не знал, куда себя деть от стыда за инокиню, прятал глаза. Он предпочел бы не слышать всего того, что она кричала в ярости.
– Дрянь,
Боярин отродясь не слыхивал подобных слов от инокини Марфы. Женщина она была суровая, кто бы спорил, на расправу скорая и на язык не сдержанная, но таких бранных слов не выговаривала. Боярин закрыл уши высоким воротником. «Господи, принесла же меня нечистая ко двору не ко времени, – тоскливо думал он и отворачивался, чтобы не видать бордового лица инокини. – Как бы родимчик ее не хватил, гневливую, ишь, сердешная как завелась».
Откричавшись и отплевавшись срамно, опять послала несчастного Борис Борисыча уламывать строптивицу Марину инокиня Марфа.
Боярин головой-то понимал, что задуманное Марфой провернуть было не просто. Как ни крути, а Марина – венчанная царица и ее сын, рожденный в законном браке, имеет все права на трон.
Переговоры затягивались. Марина твердо стояла на своем. Но всему приходит конец – сколько веревочке ни виться… Марфа закусила удила. Для сына, она была готова на все…
Прошло столько лет, а боярин до сих пор с ужасом вспоминал тот страшный день и корил, корил себя, что не настоял на отъезде Марины. В глубине души он был потрясен и возмущен бесцеремонной игрой боярского клана, считал, что государыне Марине не следует уезжать. Может, поэтому и не смог уговорить ее? Если бы он только мог понять тогда своей глупой седой башкой, насколько серьезно настроилась Марфа расчистить дорогу к трону своему сыну и… своему тщеславию!
Но история не признает сослагательного наклонения.
Опять и опять как в горяченном бреду возвращался он в тот день. Опять и опять видел себя и молоденькую Марину в дальней комнате, прохладном покое старого Кремля.
Марина сильно тосковала по семье и особенно по отцу, любимицей которого была. Боярин слушал ее, растворяясь в нежности звучавшего голоса, любовался ею. Слезы высыхали в синих дивных глазах Марины, а щечки заливал нежный румянец, когда вместо положенного «пани Марина» или «государыня», он говорил ей «дитя». Знал боярин, что следовало бы Марине быть погибче и попокорнее, но как и ее покойный муж, царь Дмитрий, не мог ничего приказать девчушке, а только мягко и глупо улыбался.
В тот страшный день, 17 июля, были ее именины. Принес боярин Суворцев ей подарок – икону великомученицы Марины в богатом тяжелом окладе да колечко заморское.
Марина подаркам обрадовалась, никто ее во дворце не жаловал и ничего не дарил. Икону почтительно поцеловала, а колечко сразу на пальчик надела. Хотел было боярин сказать девочке, что не ладно в день именин в басурманское платье рядиться. Ишь ты, руки голые, волосы непокрыты, на обнаженной шейке наверчены жемчуга в несколько рядов, невесомая фата
Кресла стояли у распахнутых настежь окон, откуда в покои врывался запах раннего июльского вечера и потухшего костра. Над засыпающим Кремлем спускались золотые сумерки.
В тот день боярин не начинал опостылевшего разговора об отъезде. Тихо, по-семейному долго трапезничали они, а потом молча сидели перед окном, наблюдая за гаснущей летней зарей да появляющимися в ночном небе первыми робкими звездами.
Вдруг за слегка прикрытой дверью послышался шум гневных голосов. Минуту спустя дверь пинком распахнулась, чуть не слетев с петель. Эта распахнувшаяся дверь разделила жизнь боярина на две части – собственно жизнь и жуткий кошмар, в коем пришлось ему существовать до того желанного далекого дня, когда смерть наконец-то смилостивилась и забрала его к себе.
На пороге появилась разгневанная инокиня Марфа. Суворцев и Марина враз соскочили со стульев и застыли, как испуганные дети.
– Празднуете? – прошипела по-змеиному инокиня.
– У государыни сегодня праздник большой, – пролепетал боярин в ответ, боясь, что Марфа начнет бесчинствовать словами, – именины у нее…
Борис Борисыч просто физически страдал от громких воплей, ссор, тяжб. Зачем кричать, когда можно договориться обо всем миром?
Марфа только губы презрительно скривила, а Марина спокойно обошла боярина как неодушевленный предмет и встала прямо пред разъяренной инокиней. Две пары глаз – черные, как ночь, и синие, как море, – впились друг в друга. Боярину показалось, что еще немного – и глазами испепелят соперницы все вокруг.
– Не зарезали тебя, девку гулящую, пожалели и щенка твоего пожалели, – вдруг сказала Марфа с сожалением, и боярин замер.
И тут не выдержала Марина.
– Ты говори-говори, а меру знай! – вдруг звонко крикнула она, и блеснули зло ее синие глаза. – Пока меня с трона никто не спихивал, а что жалеешь ты, что не кончили меня, про то мне ведомо!
Сам боярин – чего уж скрывать? – уж голова у него была седа, а побаивался он жену Филарета, суровую инокиню Мафру. А эта девчонка страха не знает – с волчицей сцепилась.
Вот ведь бабы, а? Не наследные цари, а их матери бьются за престол, аж искры летят, дерутся не на жизнь, а на смерть! Кто победит? Царица Марина с сыном-царевичем или инокиня Марфа с патриархом Филаретом, мужем бывшим? У Марфы прав нет никаких, зато клан Романовых, сильный, молодой, зубастый, стоит как уральская гора за ней с Михаилом.
Он покосился на застывших испуганными сусликами обомлевших прислужниц. Но махнула пухлой ручкой инокиня – и всех прислужниц царицыных вихрем вынесло из комнаты.
Тишина настала за раскрытым настежь окном. Только перекликались сонные вечерние птицы. Боярин почувствовал внезапную зависть к ним. Не знают они ни соблазнов, ни чувства власти или страха… Счастливые.
За оконцем середина жаркого лета. На лугах сочные травы поднялись. Хлеба наливаются силой. Ну что бы в мире всем пребывать? Зачем ругаться, что делить? Эх-х-х-х, матушки мои, все равно трон царский не возьмешь с собой на тот свет.
– Моя дорогая… пани Марина, – с опаской взглянув на инокиню, тихо начал боярин Суворцев старый разговор. – Соглашайтесь… Уезжайте…