Месть из прошлого
Шрифт:
– С обоими? – ехидно поинтересовался господин полицейский. – Или в зависимости от страны обитания жениха?
– Хватит, – я решительно вылезла из машины. – Больше эту тему не обсуждаем. Я тоже хотела тебя кое о чем расспросить. Как ты оказался в «Хилтоне»? По работе? Ты уже тогда что-то подозревал?
– Все расскажу, но только есть ужасно хочется, – прервал меня Мур. – У тебя перекусить ничего не найдется? С позавчерашнего вечера в «Хилтоне» ничего не ел, только кофе наливался.
Бесконечный день никак не желал заканчиваться. Дома меня ждал недочитанный Вольфрам Флейшгауэр и теплая лохматая Фрида в постели, но Мур как тень следовал за мной, бубня, что жутко голоден и готов съесть целого быка.
Я тихонько открыла входную дверь и прижала палец к губам – в доме все спали. В холле горел ночник, но я вовремя ухитрилась увидеть Фриду, скатывающуюся вниз по лестнице и в последнюю минуту сумела сжать ей пасть, чтобы она лаем не перебудила весь дом. Фрида радостно стонала и повизгивала, пытаясь выдернуть морду из рук.
Пыхтя от напряжения, мы протащили собаку на кухню. Я прикрыла дверь, выпустила собачью морду и поставила чайник.
– Так как ты оказался в «Хилтоне»? – делая бутерброды, опять спросила Джона.
– Корпоративная вечеринка, – бодро соврал Мур.
– У полиции бывают корпоративные вечеринки? – страшно удивилась я.
Мур ретиво помотал головой. Так машет башкой кобылка моего сына, Люси, когда отгоняет надоедливых мух. Ясно, Джон никогда не скажет мне правды. Корпоративная вечеринка – и баста!
– Я тебя вот что еще хотела спросить. А как ты узнал, что дама завещала мне конюшни? Разве полиция имеет право вскрывать завещания?
Джон выразительно посмотрел на меня.
– Ах да, она ведь твоя бабушка… Послушай, Мур, я решила отказаться от наследства в пользу родственников. Понятия не имею, что делать со скаковой лошадью стоимостью в полмиллиона.
– Не получится. Конюшня находится под контролем Trust’a, вернее, его контрольных акций.
О-о-о, разговор опять свернул на финансы. Американцев хлебом не корми – дай порассуждать о дебитах-кредитах-профитах. Для меня же любые вариации темы бизнеса и денег хуже самой свирепой зубной боли.
– Ничего не понимаю в акциях, – с отвращением пробормотала я. – И понимать не хочу.
– Это очень просто, объясню…
– Потом, – с нажимом сказала я.
– Хорошо, потом, – неожиданно мирно согласился Мур.
– И все равно не понимаю, почему не могу отказаться от наследства в твою пользу, например?
– Двадцать восемь процентов всех акций принадлежит Trust’у, – нетерпеливо вырывая у меня тарелку с бутербродами, отозвался Джон. – Сорок два процента – тебе… М-м-м, как вкусно…
Я сделала в уме математические подсчеты.
– А оставшиеся тридцать?
Не отвечая, Мур не спеша и с видимым удовольствием поглощал бутерброды, откусывая огромные кусищи мощными белыми клыками. Я только с надрывом вздохнула: страсть американцев к жевательному аппарату достойна восхищения и подражания. Что касается меня, боюсь даже перед дантистом открыть рот – обморок доктора обеспечен.
– Не боишься, что отравлю тебя, господин комиссар? – сердито спросила Джона, отбирая пустую тарелку и ставя нарезанный яблочный пирог. – Ты на меня позавчера так рычал, как будто я – серийный убийца.
– Не боюсь, – беспечно ответил Мур. – Смотрю за тобой в оба глаза.
Ха! В оба глаза!
– Это твое настоящее имя – Бетси? – Джон пробурчал вопрос с полным ртом, запихнул огромный кусок сладкого пирога Фриде в пасть, а другой – себе в рот и теперь аппетитно пережевывал его.
Я автоматически сделала замечание:
– Не давай собаке сладости. И не разговаривай с набитым ртом.
Мур засмеялся, а я смутилась. Вот что значит дети в доме, двое мальчишек десяти и одиннадцати лет и старший неженатый брат. Незаметно превращаешься в домоправительницу Фрекен Бок и всех строишь. Даже суровых полицейских.
– Нет. Меня зовут Лиза, – неловко пробормотала я, отворачиваясь.
– А знаешь, какое имя записано у меня в свидетельстве о рождении?
Я с любопытством уставилась на Мура.
– Джованни Ральф Мургенштайн! – торжественно возвестил Джон.
Шутники были родители Джона. Джованни Ральф Мургенштайн, это же надо, сразу и не выговоришь. Я хмыкнула.
– Фамилия отцу осталась от деда-немца. Бабушка же хотела дать итальянское имя – в память о своих предках. Родители сдались, но в школу записали под фамилией Мур. И я превратился в Джона Мура.
– Ты по-итальянски понимаешь? – заинтересовалась я.
– Очень плохо, – признался Мур. – Понимать – понимаю, но когда говорят медленно, а сказать вообще связно могу только две-три фразы… Бабушка пыталась научить меня изъясняться по-итальянски, но кто в детстве слушает своих бабушек?
Это правда. Каждый раз со скандалом заставляю детей заниматься русским языком. Они находят тысячи уловок, чтобы избежать занятий, но в этом вопросе я крепка как гранит в Московском метрополитене – в старости хочу с собственными детьми разговаривать на родном языке.
– Мур, ты мне так и не ответил, кому принадлежат оставшиеся тридцать процентов акций?
– Налей водички, – перебил меня Джованни Ральф Мургенштайн и нетерпеливо сунул пустой бокал прямо мне в нос.
– Так кому?
– Что – кому?
– Кому принадлежат оставшиеся тридцать процентов?
Я начала дико злиться. Мур мастерски выспросил у меня всю интересующую его информацию, но сам виртуозно избегал ответов на моивопросы.
– Кому?!
– Мне, – спокойно ответствовал Мур. – Не кричи.
Я застыла посреди кухни с пластиковой бутылкой коки в руках.
– Ну почему же твоя бабушка в таком случае не оставила ТЕБЕ полный контроль над конюшней и этого, как его, Ахиллеса?