Месть розы

Галланд Николь

Внезапно Виллем остро ощутил, как ему не хватает сестры. Интересно, что она делает сейчас и что сказала бы об этих разряженных, обжирающихся на дармовщину неотесанных мужланах, сотрясающих воздух пустыми, хвастливыми разглагольствованиями? Виллема охватила тоска по дому, по всему, что было хорошо знакомо, по строптивой и временами безумно раздражающей его сестре. Погрузившись в воспоминания, он сидел, слегка улыбаясь и не замечая этого.

— О чем задумался? — спросил его Конрад, когда Маркус поставил перед каждым из них жареного каплуна.

— О том, что теперь,

получив от вас столь изумительный дар, я должен непременно победить на этом турнире в вашу честь, — ответил Виллем, подумав, что Жуглет, наверно, гордился бы им.

Конрад усомнился в правдивости ответа, но одобрил порыв, которым тот был продиктован. Он вытер руки о вышитую скатерть и хлопнул Виллема по плечу.

— Прежде я говорил это из вежливости, но теперь скажу от всего сердца, Виллем, — произнес он, понизив голос. — Я рад приветствовать тебя при своем дворе.

Рыцарь снова почувствовал на себе взгляды Павла и Альфонса. Неудовольствие последнего было ему понятно: наверно, не слишком приятно быть отодвинутым в сторону человеком, которого ты предал и терроризировал, когда тот был ребенком. Но Павел оставался для него загадкой.

Потом Виллем ощутил на себе взгляд Жуглета. Тот, хоть и находился на другом конце зала, заметил, что король заговорил с его другом, и кивнул, стремясь подбодрить и помочь почувствовать себя свободнее. Виллему хотелось, чтобы менестреля подозвали к столу короля и тот весь вечер находился бы рядом. Он по-прежнему так сильно нервничал, что вряд ли мог по-настоящему оценить все прелести этой самой необычной и роскошной трапезы в своей жизни. Правда, он отметил, что еда была солонее и острее той, что готовил его повар.

Спустя, наверно, семнадцать перемен блюд ужин завершился инжиром и имбирными пряниками. Подмостки очистили, готовя к вечернему представлению. В дальней части зала некоторые из приглашенных играли в нарды или кости; другие, в том числе и большинство женщин, сгрудились около камина, поближе к его величеству. Граф Бургундский и его племянник Павел, папский шпион, вместе исчезли.

— Мои родственники, — с шутливым вздохом сказал Конрад Виллему. — Флегматичные и раздражительные. На месте своего отца я имел бы единственного сына.

Жуглет, открывая представление, объявил, что исполнит переведенную на немецкий провансальскую песню. Тихо наигрывая на фиделе, он скользил взглядом карих глаз по женским лицам вокруг, говоря:

— Это любовная песня, и, как все остальные, я посвящаю ее своей тайной возлюбленной.

Женщины одна за другой вспыхивали под взглядом менестреля, в их глазах появлялось мечтательное выражение. Виллем вспомнил предположение Николаса, что эта тайная возлюбленная, скорее всего, Линор. И подумать только, он ведь никогда не воспринимал всерьез флирт Жуглета со своей сестрой.

Ах, чудо желанное, белая роза, Никогда, никогда ты не станешь моей…

Абсолютно все женщины в зале — жены, служанки и даже стареющие красотки — выглядели так, словно готовы броситься к ногам певца, и тот явно наслаждался их вниманием. Виллему никогда не доводилось видеть друга выступающим перед такого рода собранием. Даже исполняя свои меланхолические вирши, Жуглет делал это с харизматической дерзостью уверенного в себе молодого сердцееда. Виллем подумал, что, возможно, отчасти он является причиной этой уверенности, и почувствовал прилив гордости.

После унылой любовной песни молодой Дитмар из Айста исполнил песню в венгерском стиле о том, как символическая маленькая птичка чирикает на символической маленькой липе. Потом Жуглет уселся рядом с Виллемом и в сочных выражениях принялся описывать ему присутствующих волооких дам (чувствовалось, что те с удовольствием разглядывают Виллема и находят его интересным). Появились прелестные танцовщицы, храбро улыбающиеся, но с тоской в глазах, — славянские трофеи войны, прошептал Жуглет, результат восточной кампании Конрада. За ними выступали акробаты и жонглеры, специально ради такого случая доставленные в Кенигсбург. В конце Жуглета попросили закрыть вечер.

На этот раз менестрель предпочел привлечь внимание мужской части аудитории, исполнив переведенный на немецкий отрывок из «Песни о Роланде», однако прервал пение в самый драматический момент: сарацин, притворившись мертвым, застает умирающего графа Роланда врасплох, похищает у него меч, однако Роланд обретает второе дыхание, начинает побеждать сарацина, и тут…

Жуглет опустил фидель и с усмешкой сказал слушателям:

— Если хотите, чтобы я закончил, обратите внимание вон на то место у моих ног. Оно прекрасно подходит для маленьких твердых кругленьких штучек, которые вы носите в своих кошельках.

Это хорошо знакомое всем, одобренное императором вымогательство вызвало шквал протестов и тяжких вздохов. Тем не менее послышалось шуршание льна и шелка и скрип кожи — зрители доставали и развязывали свои кошельки. Вскоре у ног Жуглета образовалась весьма внушительная груда монет.

— Все вы прекрасно знаете, что произошло дальше, но я доведу свою божественную миссию до конца.

Потребовалось еще семь строф, прежде чем Роланд трагически, романтически, героически — в общем, красиво — скончался.

Его величество, снова с соколом на запястье, пожелал доброй ночи рыцарям и придворным, после чего отпустил их, но, к удивлению Виллема, ему велел остаться. И повел его, мальчиков-пажей, телохранителей и Жуглета к выходу, а затем вверх по каменной винтовой лестнице. Хотя в архитектурном отношении она не представляла собой ничего особенного, исполняя сугубо функциональную роль, Виллему с трудом удалось сдержать восхищение.

Они поднялись на один этаж, и все, кроме оставшихся за дверью телохранителей, вошли в личные апартаменты Конрада, состоящие из трех смежных комнат, протянувшихся вдоль южного крыла крепости: спальни, гостиной с альковом у большого окна, где так любил сидеть Жуглет, и маленькой приемной, дверь которой открывалась на внешнюю винтовую лестницу. Во всех трех комнатах, обставленных с потрясающей роскошью, имелись камины.