Месть смертника. Штрафбат
Шрифт:
– Вася!.. – ахнул Алеша.
На его лице отразился ужас. Белоконь на миг увидел происходящее его глазами. Разбитое лицо, песок и слезы в глазах, возвышающийся глыбой грязный штрафник с забинтованной головой, жуткой чернотой вокруг глаз и свежим шрамом во всю щеку. Тот самый Вася, за которым остался неоплаченный должок перед водителем… Все правильно, было чему ужаснуться.
– Приехали, с-сучонок! – сказал Белоконь, переводя «папашу» на стрельбу одиночными.
– Вася, ты что! – запричитал водитель. – Вася, не надо! За что, ну за что?! Я же тебе ничего не сделал!..
Из глаз у него текли слезы. По голосу Белоконь уверился, что не ошибается. Слишком хорошо он помнил тот последний взгляд Алеши, перед которым Белоконя взяли особисты. И обвинения Керженцева, построенные на весьма специфическом материале. Такое не забывается.
– Что с Ритой? – сипло спросил Белоконь.
– С какой Ритой, Вася?.. Я ни при чем, я ничего не знаю!
– Отвечай, сучонок, не юли!!! – рявкнул Белоконь. – Что с моей Ритой?!
– С Прохоровой, ты про Прохорову? Ничего, слышишь, ничего!
– Ты ее к Коржу возил? Возил?!!
– Ай, не дави! Дышать нечем!
– Ну?!!
– Она сейчас при штабе… Но это не то… не дави…
Алеша захрипел, и штрафнику пришлось ослабить давление.
– Это не то… говорят, что она ему не дает…
Автомат теперь упирался водителю в грудь. Белоконь убрал ногу.
– Бывай, крысеныш! – сказал он.
Алеша заскулил. Белоконь выстрелил.
Белоконь свернул с дороги и шел через негустые рощи. Он оставил все как есть – тело на земле в пыли, грузовик рядом. Найдут? Пусть кто-нибудь найдет. Какой только люд по дорогам не шастает – дезертиры, мародеры, сумасшедшие, фашистские диверсанты… а то и все вместе – дружным партизанским отрядом. Идет вой-на на-родная, свяще-э-энная война. Пришили парнишку, делов-то. О том, чем Белоконь обязан водителю Алеше, знал только Керженцев. А до Керженцева уже недалеко. Белоконь просто подождет нужного момента и сделает с этой тварью то же самое. А потом…
Что потом? Расстрел, вечное клеймо его семье? Лишение даже того скудного пайка по карточкам, который они получают в эвакуации…
Нет, все будет тихо. Он тихо придет в штаб и тихо разберется с Коржом. Иначе нельзя. Потом он уйдет подальше по этой же дороге и будет идти, пока не удастся искупаться в трех ручьях. Так он для себя решил. Чистая вода смывает кровь. А от крови этой гадины нужно долго отмываться. Белоконь не хотел возвращаться к Рите в крови. Пусть он уже изменился, пусть между ним теперешним и их маленькой вселенной в роще у озера с его стороны теперь лежит тяжкое бремя штрафной бойни… Он смоет с себя хотя бы часть этой дряни. И лишь после этого найдет Риту.
Со стороны это будет выглядеть естественно. Штрафник получил отпуск и, зная о скорой реабилитации, добирался до своей прежней дивизии. Задержался, потому что попуток не было. В отпусках теперь все задерживаются – вокруг такая неразбериха, что солдаты неделями не могут найти свою переехавшую или переформированную часть. А смерть Коржа можно списать на кого угодно. У таких людей полно врагов.
Решение было принято.
Белоконь приблизился к знакомой роще, когда уже начинало смеркаться. Он хорошо запомнил эти места – именно отсюда уходила штрафная рота Титова. Рота, по количеству состава перекрывавшая иные батальоны. Офицеры, младшие командиры, солдаты – проступки большинства из них наверняка были незначительными. Штрафная бойня перемолола почти всех. И за это с Керженцева тоже причитается. Не только с него, конечно, но и с него тоже.
Впереди за деревьями нарастал гул голосов. Белоконь понял, что приближается к тому самому оврагу – к котлу, в котором теперь варились новые смертники. Он стал обходить это проклятое место по широкой дуге. Овраг был важным ориентиром – отсюда уже рукой подать до землянки Керженцева.
Нужный блиндаж он нашел без труда. Рядом с ним тоже кто-то был. Надо подождать. Залечь в мох, зарыться в листья? Он мог бы упасть в степную траву – в ней приходилось ночевать не раз, – но здесь… Надо терпеть ползающих по телу под одеждой сороконожек, жучков, прочую кусачую живность, да еще какая-нибудь шишка возьмет да вопьется в бок… Он не захотел. Надоело.
Совсем близко, почти над землянкой, росло крупное старое дерево. Высокое, с пышной листвой и, что еще важнее, с раструбом ствола, чтобы забраться наверх. Можно попробовать. В сумерках его не будет видно, если не присматриваться.
Белоконь выждал, пока энкавэдэшники удалятся. Сейчас, пока нет свидетелей! Он тихо подбежал к дереву и стал карабкаться наверх. Получилось довольно шумно, он сломал несколько веточек и на пути к удобной наклонной части ствола потревожил листву. Оказавшись в трех-четырех метрах над землей, он нашел удобное для себя место и притих. Похоже, что его медвежья возня осталась незамеченной – она пришлась на те минуты, когда рядом никого не было. Белоконь еще шумел, когда из блиндажа стали выбираться особисты. Он замер и затаился.
Энкавэдэшники выволокли кого-то наружу. Долго били. Белоконь не смотрел в их сторону – казалось, что прямым взглядом он привлечет к себе внимание. Жертва вскрикивала, особисты сопели и фыркали. Крики уже почти прекратились, когда из открытой двери блиндажа – Белоконь ее не видел, но было ясно, что дверь открыта – раздался окрик начальства:
– Хватит возиться!
Голос был не просто знакомым – Белоконь никогда не спутал бы его ни с каким другим.
– К остальным его! Ведите следующего! – распорядился Керженцев из своего логова.
Трое энкавэдэшников ушли за следующим, остальные волоком потащили хрипящего и захлебывающегося беднягу по направлению к оврагу. Особисты прошли так близко под Белоконем, что он узнал одного из них – это был тот самый плоскомордый старшина, который на примере Белоконя учил Лютикова, как правильно бить задержанных.
Тройка, отправившаяся за новым подследственным, вернулась раньше. Белоконь мельком взглянул на эту процессию. Конвоируемый солдат был уже здорово избит – даже в сумерках Белоконь различил на его форме большие кровавые пятна. Особисты втолкнули подследственного в блиндаж и вошли следом. Стало тихо. Внутри землянки изредка раздавался гул голосов, но слишком глухой и неразборчивый.
На дереве было не очень комфортно – руки уставали держаться, от неудобной позы немели ноги, – однако, несмотря на это, лучшей наблюдательной точки нельзя было и пожелать.
Вернулась группа во главе со знакомым старшиной. Особисты расположились перед входом в блиндаж, закурили. Поначалу Белоконь зачем-то вслушивался в их речь, хотя никакой полезной информации услышать от них не ожидал. Ему быстро это надоело – энкавэдэшники говорили о том же, что и все красноармейцы – о еде, о выпивке, о девках, снова о еде, о немцах… Всего, кроме немцев, им очень не хватало.