Месть в конверте
Шрифт:
— Например?
— Мне кажется, он планирует какой-то большой, глобальный взрыв.
— А подробнее? — Внутри у старшего лейтенанта похолодело.
— Я ничего не знаю, Галечка, милая, поверьте. И пожалуйста, извините меня, что я вас обманывала. Это ужасно некрасиво, но я думала, так будет для него лучше.
— А для других?
— Что?
— Да так, ничего.
Ситуация становилась критической и требовала действия.
— Наташа, можно мне позвонить?
— Да-да, конечно!
Галя начала набирать номер Грязнова. Черт, начальник не отвечает. Но медлить нельзя. Следовательно, нужно звонить напрямую — самому Александру
Глава двадцатая
Какое хрупкое утро. Май, чудесный месяц май. Сегодня все свершится. Этот великий час наступил, и возмездие настигнет тех, кого оно должно настигнуть.
Мне немного трудно, но моя ненависть будет питать меня и не давать мне сдаться. Я ненавижу. Ненавижу свою мать, эту лживую и продажную женщину. Ненавижу эту женщину, которая погубила моего отца, одного из самых чистых людей, кого я знал.
Наверное, это ненормально — так ненавидеть собственную мать. Да, возможно. Значит, я — ненормален. Да это и немудрено: после всего, что я прошел в жизни, после моего ранения, моей контузии, разве можно оставаться нормальным? Иногда я спрашиваю себя: как же так? Ведь это именно она произвела меня на свет божий. Воспитывала — и, наверное, по-своему любила, пока я не наскучил ей и пока она не переключилась на своих любовников. Да! Все так. Именно поэтому я заплачу свою цену — страшную цену — за право отомстить за невинно погибшего отца. Я часть ее, я часть этой женщины, и я уйду вместе с ней. Я просто не имею права отпустить ее на тот свет, оставшись здесь. Нет-нет, мы уйдем вместе! Все должно быть по справедливости.
Я чувствую на себе эту волнующую тяжесть… Пояс шахида сработан наилучшим образом. О да! Арабские террористы просто дети и дилетанты по сравнению со мной. А я профессионал. Я изучил эту науку, нет, это искусство, отточил свое мастерство, и вот теперь настал мой звездный час! Как все-таки хорошо, что на черном рынке сегодня можно купить все, что угодно. И как удачно, что в нашем доме, точнее, в доме моего отца остались еще ценности, которые можно поменять на тротил.
Итак, все сделано очень качественно. Взрыватель выведен на маленький пульт, который я буду держать в руке, а на том пульте всего одна кнопка. И когда я нажму ее, мы взлетим в это прозрачное майское небо — я и эта женщина, — и там, наверху, я соединюсь с моим отцом. Это будет самая последняя и самая торжественная вспышка. Экстаз, феерия. Как говорят музыканты — кульминация. Обидно, что наверняка не обойдется без случайных жертв, но что поделать — а ля гер ком а ля гер. На войне как на войне. А война идет давно, просто не все это замечают. Здесь — мы, а там — они. Вот и все.
Хорошо и то, что во избежание неожиданностей я прикупил ствол — небольшой, удобный, привычный ПМ. Это на случай, если кто-то будет пытаться помешать мне совершить то, что я должен совершить.
Кого действительно жалко — так это Наташку. На кой черт она связалась со мной? И что она теперь будет делать? В участи вдовы мало веселого. Может быть, нужно было и ее взять с собой, туда? Но теперь, наверное, уже поздно.
Итак, осталось совсем немного. Я покидаю этот несправедливый мир, покидаю без сожаления, удовлетворенный тем, что я сделал, и тем, что собираюсь сделать. Да-да, мне действительно нисколько не жаль уходить, но просто я хочу напоследок запомнить это утро.
Это хрупкое майское утро.
Глава двадцать первая
В то хрупкое майское утро Лариса Евгеньевна Белянко проснулась раньше обычного. Что-то не ладилось у благополучной внешне и лишь слегка придавленной жизнью сорокалетней москвички. Что-то смутно томило ее, что-то беспокоило.
То ли это был Макс, ее друг — по-современному бойфренд, а по-старомодному — любовник. Макс был моложе ее на семь лет, играл на бас-гитаре в рок-группе, носил немыслимую прическу и слыл человеком непредсказуемым и ненадежным во всех отношениях. Не исключено, что он ей изменял. Живя с ней вместе, в одной квартире, одной семьей, никогда не приносил денег, однако регулярно требовал обед. Одним словом, тот еще кадр. Но Лариса ничего не могла с собой поделать: она была живой и нестарой еще женщиной, женщиной во всех своих проявлениях, и каждый раз, когда она видела своего Макса, какое-то жгучее волнение внутри ее хрупкого, гибкого тела заставляло ее забыть обо всем. Обо всем на свете…
То ли это была ее дочь Мария, семнадцати лет; может, это она беспокоила Ларису и лишала сна. Маша за последние год-два превратилась из гадкого утенка в гибкую — в маму — и очень соблазнительную девицу с пронзительными глазами; и вот теперь некий неопрятного вида юноша так и увивается вокруг нее… Спит она с ним или не спит? Наверняка спит! Спросить, что ли? Так ведь пошлет она ее, свою мамашу, ко всем известным ей чертям, и будет права. А в последнее время что-то уж совсем молчаливая стала — как бы не залетела, дура малолетняя. Ой, чур меня, чур! Даже вслух произнести страшно.
То ли это был бывший муж — Святослав, программист, довольно прилично помогающий им деньгами, но периодически придумывающий какие-то безумные проекты, касающиеся их дочери, либо же вообще впадающий в истерику и грозящий снять с субсидии.
Так, в сумбуре утренних мыслей и тревог, Лариса начала собираться на работу. Она не знала, что волнения ее проистекали из того, что смерть подошла к ней сегодня очень близко, так близко, как никогда раньше. Никто не знает своего часа, но именно сегодня шансы на то, что это нежное утро станет в ее жизни последним, были велики, как никогда. Впрочем, неведение по-своему блаженно…
Лариса работала реставратором в Центральном московском музее; работу свою она, с одной стороны, любила… нет, даже не то чтобы любила — скорее уважала, относилась к ней с пиететом. Но с другой стороны, и в работе, как во всем в жизни, появился в последнее время некий автоматизм. Жизнь шла как бы по накату.
Все повторялось изо дня в день.
Вечер. Машка. Вялая перебранка на тему школы и мальчиков. Потом Макс, вернувшийся после ночного концерта. Самозабвение, короткий и в чем-то горький экстаз. Утро. Кофе. Бутерброд. Метро. Музей.
Сегодня в музее был технический день. Никаких посетителей, только персонал, да и то не все. Тишина, покой, и можно спокойно делать свою работу.
Лариса отворила тяжелую деревянную дверь и нырнула в старинное здание.
Так прошло для нее это хрупкое майское утро.
…В это хрупкое майское утро, как всегда, раньше всех на работе появилась тетя Тася. Человек-легенда, она была старейшим работником, остряки говорили даже, что она работает в музее со дня его основания, что, впрочем, вряд ли представлялось возможным. Ведь тогда ей должно было бы быть уже лет сто пятьдесят, если не больше.