Местечко Сегельфосс
Шрифт:
– Но только вы не думайте, что эти две кроны – Ларса Мануэльсена, – сказал он.
Адвокат выпутался без убытка и потому ответил только:
– Не понимаю, что вам за охота вспоминать о каких-то грошах? Ведь вы ворочаете такими крупными суммами.
– Я и не вспоминаю, я только говорю.
– Ну, я так и думал. Кстати, что это, – вы строите театр?
Теодор качает головой:
– Уж и не говорите – да, я строю театр!
Но адвокат ничего не понимает и спрашивает, что это значит.
– Да вот, театр, парадный зал, – отвечает Теодор.–
Ходатай Раш страшно оскорблен этими словами.
– Разве вы самый известный человек в местечке? – сказал он.– Я этого не знал.
Но, может быть, маленький Теодор из Буа только обмолвился, вероятно он хотел сказать, что он человек, лучше всех знающий местечко; перед образованным человеком он, конечно, должен стушеваться.
Он и стушевался, когда адвокат сказал:
– Не понимаю, как вам могли писать по такого рода делу! Ведь вы же не имеете о нем понятия.
– Я попросил начальника телеграфа Борсена взять на себя наблюдение, – смиренно ответил Теодор.
– Да, это самый настоящий человек! – фыркнул адвокат.– Никогда не слыхал ничего подобного!
– Он из хорошей семьи. Много бывал в театрах.
– Вот как! Я никогда не слыхал о семействе Борсен.
– Это известная и богатая купеческая семья.
– Да, – сказал адвокат, – так пусть она и будет купеческой семьей. Ну, да, впрочем, мне это все равно. А вы заручились «Сегельфосской газетой» для нашего предприятия?
Теодор не понял.
– Артисты обращались в «Сегельфосскую газету» по поводу своих представлений?
– Не знаю.
– Ну, мне это все равно, – сказал адвокат.
Он ушел, но оскорбленный до глубины души. Скажите, пожалуйста, самый известный человек в Сегельфоссе, стало быть, Теодор-лавочник! Святая простота! – говорится по-латыни. И по театральным делам пишут не Рашу и не окружному врачу Муусу, а пишут Теодору-лавочнику?
Между тем досада разобрала и маленького Теодора, он побежал за адвокатом и показал ему письмо актеров, – вот, пожалуйста! И там действительно было написано, что господин Теодор Иенсен – самый известный человек в Сегельфоссе. Он только это передал.
– Может быть, вы хотите взять на себя постройку? – сердито спросил Теодор.
– Я? Чего это ради? Я не желаю брать на себя никакой постройки.
– Я подумал, раз вы так в это вмешиваетесь.
Нет, это было уж чересчур, – не вздумала ли лавочная мышь показать зубы?
– Ну, ты берегись, карапуз? – сказал адвокат.
– Берегитесь сами! – ответил Теодор. И вдруг превратился в сына Пера из Буа, сердитого и твердого, раздраженного потерей двух крон и чужим превосходством.
Господи помилуй, неужели этот Теодор вздумал бороться с Рашем? Адвокат пошел дальше с таким видом, как будто Буа и все его обитатели, и все покупатели, да и весь Сегельфосс – только песчинка в его владениях, – такая была у него поступь. Но как бы тяжело он ни ступал, ноги его не чувствовали под собой твердой почвы. Словно все люди сегодня о нем что-то знали.
А Теодор кричал ему вслед что-то о двух кронах. Так, стало быть, маленький Теодор знает про него только этот пустяк и ничего больше. Адвокат снова почувствовал твердую почву под ногами. Но маленький Теодор знал и еще что-то, – он стоял, маленький, злобный и мстительный, и кричал вдогонку адвокату. Не мог же он кричать про Нильса из Вельта и про сберегательную книжку горничной Флорины, не намекая на что-то?
Маленький Теодор поплелся обратно в Буа точь-в-точь как собака, выбегавшая без всякого стыда полаять на прохожего. Он сейчас же начал разглагольствовать перед своими покупателями, что он сделал то-то и то-то для города, для Сегельфосса, устроил новый сигнальный холм и сигнализирует новым с иголочки флагом, сейчас строит театр для приезжающих артистов, а потом залучит постоянного фотографа в местечко, – он уже написал одному. А что делал ходатай Раш? Далее он намеревается прибить большую вывеску в Буа, – с названием нашей фирмы, – сказал Теодор, коммивояжер Дидрексон предоставит ему вывеску с золотом и в несколько красок. Это, конечно, может показаться и не таким большим делом, но, во всяком случае, благодаря этому Сегельфосс станет похожим на другие города.
– А что делает Раш? Да, вы видели новые первомайские цветы, выписанные для нынешнего года? – спросил Теодор.– Вот посмотрите, десять эре, доход поступает в пользу общества. Я взял на себя продажу, чтоб все мы могли купить себе первомайский цветок, приколоть его на грудь и быть похожими на людей в других городах.
И так как он все еще был в задоре, он крикнул на всю лавку приказчику Корнелиусу и другому подручному.
– Эй, ребята, очистите место в кладовой! Нынче вечером прибудут наши весенние товары.
Юлий, хозяин гостиницы, частенько приходивший в Буа поболтать, тоже был здесь. Он, верно, чуял заработок, а он был не из тех, что брезговали приложить руку к чему бы то ни было. Юлий брезглив? Он безбожник и грубиян, но не баловень, не развратник. Отец его деморализован и не может больше работать из-за парика; над матерью посмеиваются за то, что она зимой носит муфту, но, помимо этого, она работает и трудится, как и раньше, хотя она и мать Л. Лассена. Юлий же кидается на заработок, где только его видит, да вдобавок у него отменнейшие кулаки. Он спросил:
– Так вы получите сегодня много товаров? Теодор ответил:
– Да, наверное, придет тюков сто для нашей фирмы.
– Вам понадобятся люди?
– Я уж подговорил людей, – кратко ответил Теодор. Юлий не знал, что Теодор потерял сегодня две кроны из-за его отца, выбросил две кроны за здорово живешь, – Юлий это не знал. Он думал только о заработке, который от него ускользал.
– Сотня тюков? Я этому не верю, – сказал он. Двое покупателей, уже стоявших некоторое время у бывшей винной стойки, поддержали его и, усмехаясь, сказали: