Местечко Сегельфосс

Кнут Гамсун

– Слава тебе, господи, скоро и этой зиме конец, вот уже сорока начала таскать ветки.

Но, впрочем, сорока таскала не только ветки, – она таскала все блестящее, яркое и мохнатое, все, что ей попадалось на глаза. Любопытство и жадность ее были так велики, что она льстилась на самые необыкновенные веши. Ну, на что ей очки Ларса Мануэльсена? Для чтения собрания проповедей, как самому Ларсу Мануэльсену, они ей не нужны, а видеть лучше, чем она видит, ей тоже ни к чему. Ларс Мануэльсен потерял очки, идя домой из гостиницы, и он отлично знал, где обронил, сейчас же вернулся и поискал, но очки пропали.

– Это сорока! – сказал Ларс Мануэльсен.

И вот опять прилетела сорока, летела она от большого дома господина Хольменгро и держала

в клюве что-то блестящее – неизвестно что, только не ветку и не соломинку. Спускаясь к земле, она стала похожа на кружащийся кусочек картона. Но противная сорока все-таки беленькая с черными перышками и хорошенькая, писаная красотка; черные перышки у нее с зеленым металлическим блеском. Даже сидя на земле и повиливая корпусом, она великолепна и вносит большое оживление в пейзаж. Сорока очень чутка, наверное она видит спиной, при малейшей опасности она снимается с места, но, очутившись в безопасности, частенько присаживается похохотать, – такой уж у нее веселый нрав. Попадется ей кошка или собака – она задразнит их до смерти и сама натешится вдосталь. Она селится поблизости от человеческого жилья не ради удовольствия, а из расчета, чтоб иметь защиту против своих врагов. Такова сорока. Но часто врагами ее являются и сами люди.

– Ты не разберешь, что такое в нее в клюве? – говорит жена Лаоса Мануэльсена.

– Болтай про сороку! – отвечает Ларс Мануэльсен.– Она тащит все, что видит, она утащила мои очки. Но пусть только построит свое гнездышко, да положит в гнездо яйца, да выведет птенцов, уж я поговорю с ней!

– Не смей трогать гнездо! – отвечает жена.

Каждую весну повторялся тот же спор.– Ларс Мануэльсен хотел разорить сорочье гнездо, старое сорочье гнездо на березе перед его избой, а жена не позволяла. До сих пор победа оставалась за женою. А у нее были основательные причины: сорока мстительна, у сороки помощников и на земле, и под землей; лопари пользуются сорокой вместо гонца; сорока полна и добра, и зла.

Ларс Мануэльсен не слушал всех этих глупостей.

– Ну да, как же! – сказал он, сердито махая рукой на сороку. В ту же секунду сорока снялась и взлетела на березу; она сидит с минуту, потом проскальзывает в гнездо, словно дух. Когда она опять показалась из гнезда, в клюве у нее уже не было ничего блестящего, и вот она начинает смотреть на Ларса Мануэльсена и хохотать над ним. Она словно была полна веселого яда. Она даже перепрыгнула на другую ветку, чтоб лучше высмеять Ларса Мануэльсена, перепрыгнула даже на третью ветку, перегнула головку на бок и кричала ему что-то вниз. Это было невыносимо, сорока зашла слишком далеко, – не владей Ларс Мануэльсен своим рассудком, он бросил бы в нее топором.

– Не смей грозить сороке, говорю тебе! – предостерегала жена.

– Я скажу тебе только одно-единственное, – отвечает Ларс Мануэльсен с весом, – Ларс Мануэльсен начал очень многое говорить с весом с тех пор, как стал отцом знаменитого человека, получил парик и зарабатывал деньги у коммивояжеров в гостинице. А кроме того, Ларс Мануэльсен был владельцем собственного участка, собственного скотного дворика, со стойлами на двух коров, и мог теперь принять своего знаменитого сына, когда тот приедет, а бог знает, не думает ли сын, что сорочье гнездо – самая обыкновенная вещь на крестьянском дворе! И потому Ларс Мануэльсен отвечает с весом: – Где, коли так, мои очки? – Жена не знала.– Ну, так спроси сороку!– говорит Ларс Мануэльсен.– А, может, ты еще что-нибудь хочешь узнать? – спрашивает она.– Видала ли ты, чтоб на порядочных дворах водились сорочьи гнезда, да еще с такими фокусами? – Нет, пожалуй, жена не видала.– Ну, так значит, нечего тебе больше и говорить!– заявил Ларс Мануэльсен.

Не одна сорока готовилась к весне, – готовился и ходатай по делам Раш. Все остатки снега на своей земле он велел посыпать песком, чтобы ускорить таяние. Ходатай Раш в несколько лет преобразил свой участок и превратил его в сад и парк. Прежде это была жиденькая

лужайка с парой низкорослых сосенок; теперь сосенок не было, а лужайка была засажена кустами, и деревьями, и всякими растениями для украшения дома, на радость людям и всему Сегельфоссу. Ходатай Раш наделал великих дел с тех пор, как получил в свои руки средства. На что ему сосны и коровы? Скотница, это – лишняя прислуга. Он мог покупать молоко в Сегельфоссе, как все другие; конечно, возделывать Норвегию – дело почтенное, но оно не стоило хлопот. Тут же он видел большие и осязательные результаты своей деятельности, – он насадил сибирской акации и американской сосны, вырыл в лесу кусты можжевельника, папоротников и вербы и перенес в свой парк, и они хорошо принялись там, особенно же земля оказалась подходящей для акации, которая разрослась в целый лес. Окружной врач Муус, приезжая в гости, каждый раз обходил парк, очень одобрял его и говорил, что он замечателен.

– Если вы позайметесь так еще несколько лет, у вас в конце концов запоют соловьи в ваших рощах! – говорил он. Конечно, окружной врач Муус говорил это больше в шутку, потому что он был образованный господин и говорил замечательно хорошо, когда хотел; ходатай же Раш только кивал на это головой, – он-де такой человек, для которого ничего нет невозможного, вполне осуществимы и соловьи. Он оповестил, чтоб ему набрали раковин, чешуек и редких камешков, чтобы выложить ими клумбы с астрами и маками, точь-в-точь как на барских дачах на юге. Хмель и дикий виноград каждый год взбирались по южной стене его швейцарской виллы почти до самого скворечника; с фронтонов и с конька на крыше зияли раскрытые пасти драконов в натуральную величину, с зубами и высунутым языком. Даже лужайка посреди сада и та имела украшение: маленький цементный бассейн, вмещавший две бочки воды, и от него шла труба, из которой вода била струей в воздух. Провести сюда воду из реки стоило двести крон, но расходов здесь не жалели. Пониже, в саду, стоял флагшток с посеребренным шаром.

Ходатаю Раш нечего было желать большего великолепия для себя и для своей семьи на этом свете. Оставалось одно: освятить этот сад и этот парк, возникший из лужка с двумя сосенками. Каждый год он собирался устроить этот праздник, но все откладывал и откладывал, пока не подрастут «боксеты», и вот в этом году собирался опять. Разве жизнь не была к нему ласкова? Он мог принять ее дары или пренебречь ими, – он их принял. Жизнь подарила ему счастье без всяких условий, без закладной, как сказал бы он сам: он считал себя обязанным удостоверить получение, выдать расписку, – праздник положительно необходимо было устроить в этом году.

Ну, да и огромная же была разница между молодым юристом, приехавшим сюда несколько лет тому назад, без жены и без денег, и обосновавшимся здесь при помощи господина Хольменгро, и теперешним всесильным адвокатом Рашем с деньгами, брюшком и авторитетом. Было время, когда он вывешивал все свои пальто и шляпы в прихожей конторы, чтоб люди, приходившие к нему, думали, что у него несколько клиентов. И вот они сидели несколько минут в приемной, ожидая своей очереди и слушали разговор в кабинете; потом хозяин отворял входную дверь в прихожую, провожая клиентов, и приветливо говорил: «До свиданья, до свиданья! Да, да, мы это уладим, будьте спокойны!» А затем входил в приемную и говорил еще приветливее: «Здравствуйте, здравствуйте. Извините, что вам пришлось подождать, я был занят».

Теперь адвокат Раш действительно был занят, он был завален делами, состоял директором банка, а, кроме того, тайком работал в «Сегельфосской газете». Да и не так-то просто было попасть к нему в кабинет, – нужно было докладывать о себе: конторщик стучит в дверь и спрашивает, может ли господин адвокат принять.– Сейчас, – отвечает адвокат, – подождите минутку, – отвечает он. Кто это? Ларс Мануэльсен? Попросите Мануэльсена подождать одну секунду.

Адвокат ничего не делал в эту секунду, хмурил брови и думал. Потом отворил дверь и сказал: