Местечко Сегельфосс
Шрифт:
– Да, впрочем, и рыба, и яхта – мои, они не принадлежат нашей фирме.
И, может быть, господин Хольменгро это уже знает, и ему хотелось немножко одернуть молодого парня в его величии. Это возможно. Потому, что он ласков и отечески благожелателен ко всем обитателям лавки.
– Как рыба твоя, Теодор? – спрашивает он.– Ну, тогда такой деловой человек, как ты, и сам должен понимать, что за гору надо заплатить аренду. Больше нам не о чем разговаривать.
Но Теодор хочет, должно быть, произвести еще большее впечатление, он говорит:
– Пекарня, что перешла к нам, стоит, насколько мне известно, на вашей земле.
– Это все равно.
– Мы заплатим вам аренду.
– А торговля и вообще дела идут хорошо? – спрашивает господин Хольменгро.
– Жаловаться нельзя.
Господин Хольменгро кивает головой и уходит.
Приятно было опять немножко проявить себя, иметь что сказать, сделать указания: за последние годы это случалось нечасто. Должно быть, весна начала оживлять его, – каждый год в марте он начинал чувствовать в себе какую-то перемену, шагал крупнее, когда ходил по дорогам, и говорил более определенно. Весна играла с ним неприятные штуки, налагала на него крест: молодость. Он заболевал молодостью. Это имело глупые и досадные последствия.
Дорогой он встречает возчика, тот здоровается и говорит, что он отец Марсилии.
– А-а, – отвечает господин Хольменгро.
– Отец Марсилии, которая опять у вас служит, – говорит возчик.
– А-а. Да, да!
– Мальчонка ее совсем большой парнишка и ходит на лыжах.
– Вот как! Отлично.
– Только лыж у него нету.
Господин Хольменгро достает бумажник и вынимает из него кредитку.
– Вот, на, купи ему лыжи. Да куда же ему теперь лыжи, на весну глядя?
– Что до этого, то я так и говорил ему всю зиму, но он плачет и просит лыжи. А к тому же у нас в горах снег до самого Иванова дня.
– Ладно, купи ему лыжи. Марсилия славная девушка, пусть у сынишки ее будут лыжи.
– Я так и думал! – говорит возчик.– Ежели я скажу вам, вы не захотите, чтоб ребенок плакал. Покорнейше благодарю за деньги. Не подвезти ли вас, барин? – кричит возник вслед господину Хольменгро.
– Подвезти меня?
– Я бы повернул и довез вас до дому. Со всем удовольствием, если вы не погнушаетесь сесть на дровни.
И возчик поворачивает лошадь.
– Поезжай своей дорогой! – крикнул господин Хольменгро и зашагал прочь от него.
Разумеется, можно попасть в глупые истории, и это неизбежно. Какое же против этого средство? Вот, какой-то человек предлагает ему подвезти его на дровных, словно он кто-нибудь из сегельфосской знати, словно он ходатай Раш или милашка Теодор из Буа. Нет, надо что-нибудь сделать! Какой там – почет, когда нет самого простого уважения.
Ну, а у этого дошлого человека, отца Марсилии и деда сынишки Марсилии, верно, было свое на уме, когда он предложил подвезти помещика, – захотел посидеть в санях рядом с помещиком и показаться так всему Сегельфоссу.
Вдруг он слышит, что впереди кто-то кричит; поднимает голову и видит человека, размахивающего руками. Это Конрад, поденщик, он бежит с мельницы.
Господин Хольменгро невольно думает, что случилось что-то серьезное, он даже не дожидается, пока подойдет поближе, и спрашивает:
– Что случилось?
– Ничего, – отвечает Конрад.– Я просто кричал вот тому человеку с лошадью, что бы он подождал и подсадил меня.
Господин Ходьменгро как будто не понимает.
– Куда же ты собрался? – спрашивает он.
– Да никуда, просто надо поскорее в лавочку. У нас там вышел весь табак.
Лицо господина Хольменгро передернулось, словно его ударили хлыстом. Одно мгновение, потом все прошло.
Вероятно, в эту минуту господин Хольменгро пожелал вернуть свою молодость, когда он был сильным, здоровым матросом. Плохо быть стариком, – господин Хольменгро был беспомощен. Он настолько овладел собой, что мог сказать:
– К вечеру все двести мешков должны быть насыпаны. Ты понял?
Возможно, что Конрад и в самом деле понял, но это не произвело на него особого впечатления, Он не обратил никакого внимания. Вынул носовой платок, и стал чистить нос и равнодушно прошел мимо барина.
Господин Хольменгро, должно быть, испугался, что погорячился и что это будет иметь последствия, – он был старый человек, он сказал кротким тоном:
– Но незачем начинать раньше, чем вы пообедаете. Ты обедал?
– Обедал ли? – усмехаясь отвечал Конрад.– Как же, много раз.
– Я хочу сказать – сегодня. Сегодня обедал?
– Вы бы так сразу и говорили. Господин Хольменгро восклицает:
– О господи, это превосходит все границы! – Ты ни одного дня не останешься больше на мельнице!
Но Конрада один раз уже увольняли, это не бог знает как страшно. Господь наделил его хорошей головой, и он знал, что сила на его стороне и на стороне его товарищей. Он повернулся и сказал:
– Вот что я вам скажу, Тобиас: старому человеку не годится так горячиться. Нас двадцать человек против одного и среди нас нет рабов.
– А как ты думаешь, сколько нас? – спросил господин Хольменгро, выходя из себя.– Я вам покажу – я вас проучу…
– Ну-у, это ты насчет фармазонов! – крикнул Конрад.– Так ведь этому никто не верит.
И Конрад пошел. Пошел на воз к человеку и поехал в лавку за табаком.
Господин Хольменгро возвращается домой и говорит своей экономке фру Иргенс:
– Я нынче вечером уезжаю на юг на пароходе. Пожалуйста, уложите мне чемодан. Только самое необходимое, штуки две сорочек, я вернусь с первым северным.
Фру Иргенс привыкла к тому, что он изредка уезжал, по его словам, на заседание в ложу; она спрашивает, поедет ли с ним фрекен Марианна, и господин Хольменгро отвечает, что нет, она не поедет. Он едет по очень важным делам и должен быть один.– А дом тем временем останется под вашим надзором, фру Иргенс.