Местечко Сегельфосс
Шрифт:
– Ну да, сотня тюков! Хвастаешь, небось?
– Ну, скажем, что это ящики и что их десять, – продолжал Юлий.
– Я с тобой не считаю, – сердито ответил Теодор. Стоит тут этот Юлий и проявляет неуважительность к нему в присутствии стольких людей!
С другой же стороны, с ним ничего нельзя поделать, его не вышвырнешь за дверь, а язык у него бедовый.
– В десять ящиков может много поместиться, – сказал он.
– Да, – отозвались пьяные покупатели, – мы были бы рады получить десять ящиков. Остальные девяносто пусть бы забрал Теодор! –
– Я вас не понимаю! – сказал Теодор.– Я получаю целый ящик одних только гребней.– С этими словами Теодор ушел к себе в контору, чтоб больше не слышать.
Юлий спросил:
– Гребни, какие это? Частые гребни, расчески? Приказчик громко захохотал:
– Эх ты, Юлий! Нет, это гребенки втыкать в волосы, в шиньон. Самая последняя мода, в Лондоне не увидишь ни одной женщины без такого гребня. Но они не для старух, а только для молоденьких, и подбирают их в цвет волосам, желтые или коричневые гребни. У нас хороший выбор.
– А почем они стоят? – спросили от винной стойки.
– Это выяснится из фактуры. Мы их не расценивали. Но когда наступил вечер и пароход с юга ошвартовался у набережной, он простоял лишь обычное время и нагрузил и выгрузил самые обычные товары, после чего ушел. Сотня тюков для Буа не прибыла. Порядочная толпа народа собралась на набережной, преимущественно молодежь, поджидавшая весенних товаров; вся эта компания болтала и смеялась, чтоб скрыть свое разочарование; Теодор расхаживал в башмаках с бантами и посматривал, как ни в чем не бывало, – может, он даже и не ждал своих весенних товаров в этот вечер, а только хотел оповестить о них. Это было в характере тщеславного парня.
– Где же сотня тюков? – спросил Юлий.– И где десять ящиков с гребнями? – добавил он дерзко.
Но кое-что в этот вечер все же случилось: вернулся господин Хольменгро. Где он был, и что пережил? Он был молчалив и полон таинственности, не улыбался и вымолвил лишь несколько слов. С ним произошла перемена, это было понятно всякому, даже платье на нем было новое и дорогое, на шелковой подкладке. Но замечательнее всего был взгляд господина Хольменгро. Уж не стал ли он косить? Похоже было, что он долго постился.
Когда он сошел с мостков, перед ним очутились адвокат Раш с женой. Ну, адвокат Раш, должно быть, хотел показать людям, что ходит гулять с женою, как только улучит минутку от важных дел, и вот он притопал с ней на набережную, и это было неглупо, потому что народу там было много. Он пожелал господину Хольменгро доброго вечера, но господин Хольменгро не ответил ему тем же, а только снял шляпу, не сгибая пальцев, – и на среднем, пальце у него был замечательный золотой перстень.
– С приездом! – сказал адвокат.
На это господин Хольменгро ничего не ответил, а прошел мимо, скосив глаза, точно рядом с адвокатом находился какой-нибудь необыкновенный предмет.
– Ну, тут что-то очень и очень неладно! – сказал адвокат жене. И заговорил громко, чтоб придать себе весу и показать, что он много знает.
Окружающие слушали. Жена просто сердечно спросила:
– Что неладно?
– Ты видела перстень у него на руке?
– Перстень?
Юлий возвысил голос, – этот Юлий был развязный малый, ему нипочем было задать великим и сильным мира сего вопрос-другой! Он сказал:
– Я видел перстень. Что это за перстень? Адвокат страшно напыжился и посмотрел на Юлия так, словно никак не мог решиться ответить ему. Потом наклонился к жене и спросил:
– А ты не видела, как он косит глазами? Он, несомненно, много дней не ел.
К чему все эти вопросы, куда клонил адвокат? Он говорил не из суеверия, еще меньше в ироническом смысле; так что же, он говорил, чтоб оскорбить господина Хольменгро и выставить его напоказ? Адвокат Раш не выставлял напоказ никого, кроме себя самого. Он говорил, чтоб блистать, из важности, чтоб припугнуть Ларса Мануэльсена, этого старого мошенника, чтоб импонировать Теодору-лавочнику, стоявшему несколько поодаль и в свою очередь делавшему вид, будто он вовсе и не замечает адвоката.
– А вы не можете мне сказать, какого сорта этот перстень? – спросил Юлий.
Адвокат наконец ответил:
– Не спрашивай об этом, Юлий, потому что это выше твоего понимания; а перстень этот – настоящий масонский.
Адвокат в сущности предпочел бы уже удалиться от толпы, но жена неосторожно сказала:
– Масонский перстень? Неужели это так страшно? Адвокат торжественно вразумил ее:
– Я так от всех слышал, Христина. В доме моих родителей висит на стене портрет деда моей матери. Он держит правую руку вот так, на среднем пальце у него перстень, масонский перстень. Так вот, я кое-что об этом знаю.
– Но на что же годится такой перстень? – спросил Юлий. Ох, этот чертов Юлий, нет того, чтоб помолчать!
Адвокат не желал разговаривать на площади, – ни малейшего желания, – он решительно повернулся к жене и сказал:
– Господин Хольменгро стоит теперь на такой высоте, до какой вообще может достигнуть смертный! После чего супруги проследовали дальше.
И вот все начали раздумывать о слышанном и рассуждать о кольце, смотрели вслед господину Хольменгро, кивая головой. Да, это несомненно подлинное франмасонство. Вот он идет, погруженный в страшное раздумье, глаза у него перекосились, бог знает, видит ли он теперь ими простые земные вещи. Адвокат сказал, что здесь что-то очень и очень неладное. Ларс Мануэльсен вдруг проговорил:
– Я пошлю письмо моему сыну Лассену и спрошу. Кто-то выразил сомнение в том, что Лассену это известно:
– Я слыхал, что про фармазонов никто ничего не знает.
Тогда Ларс Мануэльсен улыбнулся, – это была единственная улыбка во всем этом серьезном сборище, и ответил:
– Чего не знает Лассен, о том тебе и не снилось. Все были сильно потрясены. Казалось, будто они соприкоснулись с вечностью, с загадкой, с ложной присягой, заклятием-кровью.
ГЛАВА VI