Место, куда я вернусь

Уоррен Роберт Пенн

После паузы голос рядом со мной со странным спокойствием произнес:

— Да, это был тот самый день.

И еще немного погодя, с тем же спокойствием:

— Но все было не так, как ты думаешь.

— Я ничего не думаю, — сказал я.

— Ох, какой он был дурак, что приплыл туда! — произнес голос, но спокойствия в нем уже не было.

— Кто?

— Лоуфорд. Он знал, что мы там часто бываем.

— Мы — это кто?

— Мы с Батлером. Там был маленький уединенный островок с бухтой на западном берегу. Он делал гимнастику на пляже, ходил на руках и хвастал, какой он сильный, а потом мы купались. Голые. Но когда мы в тот день приплыли туда, там уже был он.

— Лоуфорд?

Его катер стоял в дальнем

конце бухты, сказала она, и он приплыл к ним на надувной лодке. Руки у него были в масле, и он не мог пожать Батлеру руку, когда представился ему, — и ей тоже. Наверное, он думал, что это удачная шутка, сказала она. Он сообщил, что у него отказал двигатель, но он смог бы его починить — как-никак он служил на флоте, на патрульном корабле, — если бы один идиот не взял у него на время какой-то там гаечный ключ, который ему нужен, и нет ли у Батлера такого ключа.

Батлер очень обрадовался появлению постороннего человека, сказала она. Конечно, у него есть такой ключ, но он принялся рассуждать вообще о катерах, а потом о своей яхте.

— Он чертовски гордился всем, что у него было, — сказала она. — Включая и меня, наверное, хоть и был на меня в обиде. И он не мог не похвастать мной — это было слышно по его голосу, когда он сказал во время знакомства «Это моя жена» и при этом следил за лицом Лоуфорда — ждал, что на нем отразится удивление, или восхищение, или что-нибудь в этом роде. И мы отправились прокатиться на его яхте, которая стоила миллион долларов, чтобы он мог похвастать и ей. Меня он поставил к штурвалу, а сам пошел демонстрировать ему все свои шикарные штучки — свой глубомер, свой курсограф, свой радиотелефон, в общем, всю эту дребедень.

В конце концов Батлеру это надоело, и он улегся на крыше каюты. Лоуфорд был у правого борта, примерно в районе миделя — насколько я помню, именно так она сказала, — и стоял, прислонившись к леерам на подветренной стороне. Батлер лежал на спине, прикрыв рукой глаза от солнца, и некоторое время лениво поддерживал разговор.

Когда они повернули обратно, делая при свежем северо-западном бризе восемнадцать-двадцать узлов, они привели яхту к ветру, как она сказала, чтобы обогнуть островок, лежавший к северу от них, против часовой стрелки. Когда они оказались с подветренной стороны от острова, неожиданно налетел сильный порыв ветра, и яхта — а это была, заметьте, большая яхта, длиной метров в пятнадцать, — легла на борт, и Розелла инстинктивно переложила руль, чтобы снова привести ее к ветру и выровнять, но то ли инерция была слишком велика, то ли она что-то не так сделала, но яхту развернуло больше, чем надо, ветер оказался с противоположного борта, и огромный, тяжелый гик перебросило на другую сторону.

Яхта быстро валилась под ветер, и Розелла, бросив штурвал, кинулась к блоку, где был закреплен шкот гика. Но шкот почему-то заело, и яхту продолжало разворачивать, пока она не встала кормой к ветру, и гик снова перебросило назад, над крышей каюты, но на этот раз он уподобился косе Смерти. Он скосил Батлера, который только что, очнувшись от дремоты, приподнялся на крыше.

— Я услышала шум падения, — сказала она, — и подняла голову, как только смогла отпустить парус. Батлер был внизу, рядом с Лоуфордом, его сшибло туда, и он стоял, шатаясь и держась за голову, а потом просто вывалился за борт. Только после этого я услышала его крик. А Лоуфорд стоял там совсем близко, одна рука у него была поднята и как бы висела в воздухе, и я могла точно сказать, что он и не пытался его подхватить. Он застыл на месте, словно в параличе, и на лице его было какое-то странное безучастное выражение. Он даже не бросил спасательный круг, а только стоял и смотрел, словно в параличе.

Она крикнула ему «Бросай круг!» — круг лежал на крыше каюты, — но, обернувшись, увидела, что переломился утлегарь, и отломанный конец его, больше метра в длину, вместе с парусом мотается в кокпите.

Она увернулась от него и кинулась на кормовой скос, чтобы бросить спасательный круг.

— Но Батлер уже отстал, — сказала она, — и все больше отставал, он, возможно, и не пытался плыть, рот у него был широко раскрыт, как будто в вопле — как у той… у той проклятой скульптуры, — но ни звука слышно не было. И тут его захлестнуло волной — казалось, весь океан влился ему в рот. Я посмотрела на Лоуфорда — все это заняло каких-нибудь несколько секунд, понимаешь? — и он поднял глаза на меня. Я крикнула ему — это у меня само вырвалось: «Почему ты не подхватил его?» — «Но я пытался, я пытался», — ответил он, все еще в этом странном гипнотическом трансе. «Почему ты не бросил круг?» — заорала я, и он ответил, что это было бесполезно, Батлер хорошо плавает, а тут он даже не пробовал выплыть, наверное, это был сердечный приступ. Тут вдруг Лоуфорд как будто очнулся от транса, и я решила, что он сошел с ума, потому что он вдруг схватил круг, изо всех сил бросил его куда-то в сторону и крикнул мне: «Бросай другой круг!» Но Батлер был уже так далеко позади, что его почти не было видно, и я крикнула: «Он погиб!» — «Не будь дурой! — заорал Лоуфорд. — Все равно бросай!» Потом он спрыгнул ко мне на корму, отвязал второй круг и выбросил за борт. Провожая его глазами, он схватил меня за плечо и сказал: «Черт возьми, ты что, не понимаешь? Так все будет выглядеть куда лучше. Слава Богу, что утлегарь переломился. Это будет выглядеть совсем хорошо».

Они стояли рядом на кормовом скосе, он все еще до боли сжимал ей плечо, сказала она, и говорил, что, если кто-нибудь узнает, что он был на яхте Батлера, когда произошел несчастный случай, это будет выглядеть скверно, потому что, если начнется расследование, может обнаружиться их связь, и тогда они оба рискуют попасть в тюрьму. Несмотря на то что это был несчастный случай.

Он посмотрел назад, за корму, где на поверхности воды ничего не было видно, кроме спасательного круга вдалеке, и тихо сказал, как будто сам себе: «Потому что ведь так оно и есть — это был несчастный случай».

Вдруг он исчез, но почти тут же появился снова и объявил, что вывел из строя радиотелефон, причем так, что никого обвинить в этом будет нельзя, добавив, что не зря же он служил на патрульных кораблях, — о, он этим так гордился! Теперь он на своей надувной лодке поплывет на остров, на свой катер, сказал он, и чтобы она ни в коем случае не включала сирену и не стреляла из ракетницы до тех пор, пока он не скроется за горизонтом, а если кто-нибудь тут появится, то она должна просто биться в истерике. А ракетницу лучше всего бросить в море.

— Но твой двигатель… — начала она, и он перебил:

— Да черт возьми, я этот ключ припрятал. Ну, бросай за борт ракетницу, сейчас же!

При этом, сказала она, он схватил ее в объятья и принялся целовать, и она даже подумала было, что он собирается затащить ее в кокпит и кинуться на нее, не обращая внимания на обломок утлегаря, болтающийся над головой. Но он этого не сделал. Он оттолкнул ее, сказав:

— Не забудь — не забудь про это!

И он спрыгнул в лодку и велел ей отдать конец.

Все обошлось прекрасно. Единственным неудобством стало то, что Лоуфорд, решив затопить свой катер, обеспечить себе тем самым алиби (чтобы доказать это алиби, понадобилось некоторое везение, но Лоуфорду всегда везло) и добираться до берега вплавь, вынужден был, для пущего правдоподобия, утопить вместе с катером свой бумажник с дорожными чеками и всем остальным, что берут с собой, отправляясь на морскую прогулку. Поэтому глубокой ночью, незадолго до рассвета (он старался приплыть как можно позже и даже переждал некоторое время, когда оказался уже вблизи берега, чтобы отодвинуть как можно дальше назад время затопления катера), он вышел на пляж замерзший, голодный, почти голый и без гроша денег, изображая полное изнеможение.