Место назначения неизвестно
Шрифт:
— Сообщение? Какое?
— Я должна передать вам, чтобы вы были осторожны… предельно осторожны… что вам угрожает опасность… от кого-то по имени Борис.
— Борис? Борис Глидр?
— Вы знаете его?
Он покачал головой:
— Никогда с ним не встречался. Но имя мне знакомо. Борис Глидр — родственник моей первой жены. Я знаю о нем.
— Чем он может быть для вас опасен?
— Что?
Беттертон выглядел рассеянным.
Хилари повторила свой вопрос.
— Ах, это. — Казалось, ему стоило больших трудов вернуться от своих мыслей к реальности. —
— В каком смысле?
— Он один из тех полоумных идеалистов, которые будут счастливы истребить половину человечества, если им по какой-то причине придет в голову, что это пойдет на пользу оставшейся половине.
— Я знаю таких людей, о каких вы говорите.
Она чувствовала, что действительно представляет их себе, и очень ярко. Но откуда столь яркое представление?
— Оливия встречалась с ним? Что он ей сказал?
— Не знаю. Все, что она сказала, — об опасности… Еще она сказала, что не могла поверить.
— Во что поверить?
— Не знаю. — Хилари добавила после некоторого колебания: — Видите ли, она умирала…
Судорога боли исказила его лицо.
— Со временем я привыкну, что ее уже нет. Сейчас мне пока еще трудно осознать… Но меня озадачивает Борис. Как он может быть опасен для меня здесь? Если он встречался с Оливией, то, значит, он приезжал в Лондон, я полагаю?
— Он был в Лондоне, да.
— Тогда просто не понимаю… А, какое это имеет значение! Что, к черту, вообще имеет значение? Мы застряли здесь, в этой проклятой Организации, окруженные толпой бесчеловечных роботов!
— Именно так и я их себе представляю.
— И мы не можем выбраться отсюда. — Он обрушил кулак на бетонный парапет. — Мы не можем выбраться отсюда!
— Нет, можем, — сказала Хилари.
Он развернулся и с удивлением уставился на нее:
— Что вы, черт побери, имеете в виду?
— Мы найдем способ, — ответила Хилари.
— Дорогая моя девочка, — он скорбно усмехнулся. — Вы не имеете ни малейшего представления, кто здесь противостоит вам!
— Во время войны люди выбирались из более безнадежных мест, — упрямо возразила Хилари. Она не собиралась предаваться отчаянию. — Они рыли подземные ходы или еще что-нибудь придумывали.
— Вы собираетесь рыть подземный ход в скале?
И куда? Вокруг нас одна пустыня!
— Тогда нам придется «придумать что-нибудь еще».
Он посмотрел на нее. Она самоуверенно улыбнулась, и в ее улыбке виделось скорее упрямство, чем искренность.
— Вы удивительная девушка! Вы говорите так, будто абсолютно уверены в себе.
— Из любого положения есть выход. Конечно, нам потребуется время и четкий план действий.
Его лицо опять помрачнело.
— Время, — повторил он. — Время… Вот его-то у меня и нет.
— Почему?
— Не знаю, сможете ли вы правильно меня понять… Дело вот в чем. Я не могу… выполнять свою работу.
— Что вы хотите сказать?
— Как бы мне выразиться? Я не могу работать.
Я не могу думать. Главное в моей работе — умение сосредоточиться, сконцентрироваться. Она в основном… ну… творческая. А после приезда сюда я утратил побудительные мотивы. Все, что я могу сейчас делать, — это хорошая, добротная халтура. То, что в состоянии выполнить любой грошовый экспериментатор. Но не для того они меня сюда привезли. Им нужна незаурядная работа, а незаурядную работу я сейчас делать не в состоянии. А чем более нервным и запуганным становлюсь, тем меньше подхожу для того, чтобы произвести что-нибудь стоящее. И это просто сводит меня с ума, понимаете?
Да, теперь она понимала. Она вспомнила замечание доктора Рубека о примадоннах и ученых.
— Если я не в состоянии выполнять взятые на себя обязательства, что, по-вашему, предпримет эта компания? Они прикончат меня.
— О нет!
— О да! Еще как! Здесь долго не сентиментальничают. Что до сих пор спасало меня, так это пластическая операция. Видите ли, ее делали понемножку, не торопясь. И естественно, от человека, которому постоянно делают мелкие операции, трудно ждать сосредоточенности. Но теперь все операции уже позади.
— Зачем их вообще делали? Какой смысл?
— Для безопасности! Моей безопасности, я имею в виду. Эти операции делают, когда… Когда человека разыскивает полиция.
— Вас разыскивает полиция?
— Конечно, а вы разве не знали? Хотя, думаю, они не стали бы афишировать этот факт в газетах. Может, даже Оливия не знала. Но тем не менее я в розыске.
— Вы хотите сказать, за… измену, так, кажется, это называется? Вы продали им атомные секреты?
Он старался не встречаться с ней глазами.
— Ничего я не продавал. Просто рассказал все, что знал о наших технологических процессах… рассказал обо всем без принуждения. Если вы сможете мне поверить, я сам искренне хотел рассказать! Это была часть всего плана — создание общего фонда научных знаний. Можете ли вы понять?
Она могла понять. Она могла понять Энди Питерса, делающего то же самое. Она могла представить себе Эрикссона с его фанатичными глазами мечтателя, предающего свою страну с возвышенной восторженностью.
И все же ей трудно было представить Тома Беттертона делающим это… И тут внезапно она поняла, что причина — в разнице между Беттертоном прежним, несколько месяцев назад приехавшим сюда полным рвения и энтузиазма, и теперешним Беттертоном, нервным, разбитым, спущенным с облаков на землю, обычным смертельно напуганным человеком.
В тот момент когда ей открылась такая логика, Беттертон нервно огляделся по сторонам и сказал:
— Все уже разошлись. Нам лучше…
Она встала.
— Ничего, все в порядке. Они подумают, что наши беседы во время прогулки вполне естественны… при данных обстоятельствах.
Испытывая неловкость, он произнес:
— Нам придется продолжать это… Я хочу сказать, вам придется продолжать быть… моей женой.
— Конечно.
— И нам придется жить в одной комнате и все такое. Но все будет в порядке. Я имею в виду, вам не нужно бояться, что… — Он смущенно замолчал.