Место покоя Моего
Шрифт:
Изможденный — ребра наружу! — коричневый то ли от загара, то ли от грязи человек с всклокоченными, не ведавшими гребня бородой и волосами, завернутый лишь в одну набедренную повязку, лежал на краю бассейна на аккуратно расстеленном плаще и тянул к Машиаху тонкие палочки рук. Молча тянул, в отличие от остальных, давление которых еле сдерживали ученики, по-прежнему плотно окружавшие Иешуа.
Иешуа присел на корточки рядом с изможденным:
— Что с тобой, брат?
— Я с детства обездвижен. Только руки, шея и голова — все чем могу пошевелить. Вот лежу, жду, может, Ангел спустится…
— И давно лежишь?
— Каждый
— Ну и был Ангел?
— Вода волновалась, много раз было, но ведь в пророчестве сказано: кто первый окунется, тот и исцелится. А я не успеваю — пока доползу, там уж полная купальня… — И совсем по-детски шмыгнул носом.
— А зачем тебе купальня?
— Как зачем? Я хочу ходить, работать… Как все… Знаешь, как, тяжко быть обузой семье?..
— Не знаю, — сказал Иешуа и выпрямился, — но догадываюсь… А ты не лежи, брат, не лежи. Еще холодно. Вставай и иди…
И пошел прочь, не оглянувшись. Уже долгое время все чудеса исцеления он творил походя, словно исполнял какую-то необременительную, но все же скучную обязанность, а поэтому никогда — произнеся больному заветные, главные слова! не ждал результата, уходил, терял интерес. Знал: осечек не бывает. А их и не было.
Вот почему Яаков-младший Алфеев и Фаддей, тоже знавшие, как действовать после подобных, на ходу брошенных приказаний Христа, подхватили лежащего под руки, поставили на нога, Фаддей не забыл накинуть ему на плечи плащ и легонько подтолкнули: сказано — иди, не хлопай челюстью.
И произошло привычное, рутинное даже для учеников Иешуа, чудо внезапного исцеления. Бывший парализованный неуверенно и робко шагнул на тощих ногах, еще шагнул, еще…
— Чудо! Чудо! — орала толпа вокруг бассейнов. — Слава Машиаху! Слава Царю Иудейскому! Машиах, благослови нас, спаси! Иешуа обернулся на ходу, крикнул в толпу:
— Надо только верить! И все, чего ни попросите в молитве с истинной верою, получите сами. Верите в меня?
И толпа единоголосо, истово, как на многотысячном митинге, выдохнула вслед:
— Верим, Царь!
А ведь он даже не коснулся парализованного рукой, отметил Петр. Только мысль. Как бы мимоходом, вполоборота… Вспомнил разговор с Кайафой, свои слова о том, что мысль нельзя уничтожить. Конечно, нельзя — тем более если она исцеляет безнадежно больных. О том, что она раскалывает камни, вспоминать не хотелось…
Они по-прежнему буквально продирались сквозь возбужденную толпу, которая еле расступалась перед маленькой процессией. Петру и Иоанну пришли на помощь Иуда и Симон, они работали, как хорошо обученные бодигарды, и Петр понимал, почему в двадцатом и двадцать первом веках в его родной России эта профессия столь высоко ценилась. Он оглянулся, поискал глазами, успокоился: двое или трое учеников помогали двум Мариям не отстать от остальных. А то немудрено: с женщинами в этом-веке не церемонились.
Наклонился к Иешуа, которому, казалось, вся эта людская вакханалия была в привычку, он вроде бы и не замечал ее, спокойно себя чувствуя за мощными спинами охраны.
— Куда сейчас?
— В Храм.
— Откуда войдем?
— Отсюда… — Иешуа кивком головы указал на закрытые маленькие ворота в северной стене Храма, ведущие, как знал Петр, через короткий тоннель в стене прямо на двор язычников, на площадь, и которые открывались только для доставки
— Они сейчас закрыты! — крикнул Петр, стараясь переорать толпу.
— Откроют, — скорее угадал, чем услышал Петр. Если Иешуа был уверен, что ворота кто-то отопрет, то Петру сомневаться не стоило. Да и, возможно, кто-то из десятки, отправленной в Иерусалим, мог с помощью пары монеток с профилем. Кесаря договориться и найти способ открыть не предназначенный для массового прохода паломников — ну разве проскользнет кто-то, когда служители заносят в Храм животных, — вход, который тем не менее однозначно был нарисован на всех полуофициальных, распространяемых всякими околоцерковными обществами, современных Петру-Мастеру библейских планах вхождения Иисуса в Иерусалим: именно отсюда, с севера.
Они не без труда пробились к воротам, сбитым из толстых деревянных дощищ, Петр несколько раз мощно стукнул в них, и — вот чудо! — они приоткрылись, и в маленькую щель высунулось испуганное лицо Иосии, или Иошияга, левита, служащего при Храме и ставшего впоследствии, как догадывался Петр, если, конечно, все сбудется, одним из апостолов, последующих за первыми одиннадцатью — исключая Иуду Искариота — учениками, апостолом, принявшим позже имя Варнавы. Теперь Петр ко времени вспомнил, что Иосия был у них в Капернауме, только недолго, похоже, дня три всего, но законно числился одним из семидесяти посланников Иешуа и одним из десяти, отправленных в Иерусалим. Все становилось более-менее понятным. Прислуживающий в храме левит легко и безнаказанно мог взять ключи и открыть ворота, чтобы пропустить своих, не заставлять Иешуа в первые дни Песаха тратить час, а то и более на то, чтобы добираться сквозь сотни верующих и ожидающих Машиаха людей до южных — главных! — тройных ворот и ворот Хульды.
Расцеловавшись наскоро с Иешуа, левит Иосия быстро повел их действительно коротким тоннелем и, не совершив даже традиционного омовения в миквах, поскольку таковых в тоннеле не было, — баранов в бассейнах моют, те же из верующих, что все-таки проникают на площадь сквозь Овечьи ворота, наверняка моются вместе с баранами, — и они очутились на просторном и тоже многолюдном дворе язычников.
Будем считать, решил Петр, что чудотворная остановка около Вифезды и была некоей виртуальной процедурой омовения.
И опять ожидаемая странность: Иешуа ждали именно отсюда, а не из ворот Хульды. Именно здесь, на северной части площади, собрались хорошо уже не сотни, но многие десятки паломников, пришедших в Храм на Песах и приветствующих Иешуа все тем же неканоническим:
— Хошина! Хошина, Машиах!
По-русски: спаси нас, Мессия, Помазанник; спаси нас, Царь! Никто, казалось, не сомневался в праве Иешуа называться Царем Иудейским.
Здесь, правда, не было никаких свежесрезанных веток, брошенных на пути, но плащи и платки все так же летели под ноги Машиаху.