Место смерти изменить нельзя
Шрифт:
Пьер молчал. Соня смотрела на Максима из-под прикрытых век, и сквозь ее стрельчатые ресницы светилось бешенство.
— У меня и свидетели есть, — помолчав, ехидно добавил Максим, стараясь игнорировать Сонин взгляд. — Гримерша слышала наш разговор. Я пока об этом Реми Деллье ничего не говорил, но он меня пока и не спрашивал, с другой стороны…
Максим и сам не понимал, зачем он все это высказал. Пьер выводил его из себя. Его самоуверенность, его самодовольство, его претенциозное богатство, его владение Соней… Ему хотелось сбить спесь с этого надменного, длинноносого Сониного мужа. Хотелось поставить
Разбаловался! Славой и привычным женским вниманием. Вот и объяснение, простое: самолюбие задето. Мужское и режиссерское.
Но представить в самом деле Пьера в роли преступника? Похитителя?
Убийцы? Нет, он не представлял. Он не знал, что и думать об исчезновении Арно, но ему с трудом верилось, что это исчезновение связано с преступлением. Уж больно киношно все это выглядело и смахивало на стандартную киноподелку: русское наследство, таинственное исчезновение знаменитого актера, а вот и «рояль в кустах»: пожилой невзрачный коллекционер антиквариата, мечтающий приобрести «русское наследство» для своей коллекции, молодая красавица жена, частный детектив… Чушь какая-то. Арно разыграл их всех, вот и все!
— Так скажите нам, Пьер, — тем не менее продолжал нападать Максим, — существует ли завещание? И что в нем написано? Уж вы должны знать! Или, может быть, вы, Соня? Вы тоже должны знать.
Ну вот! Ее-то за что? Какая муха его укусила? Что за удовольствие: сделать вид, что подозревает, уколоть, нанести удар бедной, беззащитной Соне.
Впрочем, не бедной и не беззащитной. Не стоит преувеличивать, не стоит поддаваться чарам этой маленькой актрисы с замедленно-чувственными жестами, наивно-соблазнительными улыбками, случайно-глубокими взглядами; ему как режиссеру не пристало попадаться в ловушку женских уловок и отождествлять актрису с исполняемой ролью обольстительной хрупкости…
Выпад Максима оказался, однако, удачным. Все смотрели на Пьера в ожидании. Пьер как-то обмяк, сник. Удалось! Удалось сбить с него спесь!
— Насколько я знаю, завещание не написано, — бесцветно произнес он.
Прекрасно. Соперник был повержен. Максиму оставалось только нанести последний удар, бросить небрежно намек, что Пьер мог пойти на преступление, чтобы Арно не успел написать завещание… Но он глянул в черные зрачки Сониных глаз и смягчил фразу:
— Значит, столик принадлежит вам. То есть вашей жене, но он попадает в вашу коллекцию. Вы ведь этого добивались, не так ли?
Бой гладиаторов был закончен. Аве, Цезарь… Теперь пусть им занимается Реми.
Ее голос был как удар.
— Как вы смеете, — Соня растягивала в ярости слова, — как вы смеете прийти в дом, где горе; в дом к дочери, у которой пропал и, может, погиб отец, — голос се звенел, — и выяснять, есть ли завещание и что там написано!
— Оставь, Соня, — сказал Пьер, болезненно поморщившись. — Это лишнее.
Соня на него даже не взглянула.
— Успокойтесь, дорогой родственник, — ее голос дрогнул от ярости, — столик ваш! Папа написал завещание!
В публике
Максим с удивлением посмотрел на Соню. Она была восхитительна, он бы даже ей доверил какую-нибудь роль в своем фильме… может быть. Но она не удостоила Максима взглядом. Откинув голову и пылая глазами, она смотрела на своего побелевшего и обмякшего мужа, который, не в силах встретить ее взгляд, с трудом выдавил из пересохшего горла:
— Что… ты… говоришь?
Публика замерла в ожидании развязки.
— Я не хотела говорить тебе об этом, Пьер… Я думала, папа сам тебе об этом скажет… Я его поэтому и просила приехать в субботу. Но теперь… Папа написал завещание. В пользу господина Максима Дорина.
Немая сцена. Как у Гоголя. Смешно, поставь это в фильме, скажут — слишком театрально. А вот в жизни…
— Что вы здесь делаете, месье Деллье?! — — Сонин голос вновь взорвал тишину, и все вздрогнули. Из-за кремовой велюровой портьеры, отделявшей прихожую от гостиной, выдвинулся Реми и, одарив присутствующих обаятельной улыбкой и невинно-синим взглядом, произнес с деланным смущением:
— Подслушиваю.
«Вот вам и „рояль в кустах“. Еще один актер. В самом деле, сегодня Международный день театра, что ли? — тряхнул головой Максим. — Или Каннский фестиваль открылся в Марли-ле-Руа? И я присутствую в собрании звезд, каждая из которых работает на публику как может, чтобы всем показать свое мастерство? Или у меня сдвиг на нервной почве и мне повсюду мерещится игра?»
Соня потрясла головой от возмущения, не находя слов. Пьер слегка пришел в себя и произнес строго, хотя и вяло:
— Вам неизвестно, что подслушивать нехорошо?
— Известно, — скромно согласился Реми, и его глаза ярко засинели от почти неподдельного раскаяния, — нехорошо.
— И вы все равно подслушиваете? — неожиданно улыбнулась Соня. Щелка между зубами. Девочка, ямочка на щеке, упрямый подбородочек…
— У меня профессия такая, — доверительно сообщил детектив. — Она не очень уживается с правилами приличия. И потом, у вас дверь была не заперта. Я вошел и… постеснялся мешать вашему разговору. Вы ведь обсуждали важные вещи, не так ли?
— Ну вы даете! — сказал Максим с восхищением. Эта невероятная логика, это нахальное вранье Реми его развеселило. Взять его, что ли, на роль кота Базилио?
— Ну входите, раз пришли, — милостиво сказал Пьер. — Что вас, собственно, к нам привело?
— Я хотел задать некоторые вопросы… Правда, я уже узнал ответы на большую часть, — потупил глаза Реми. — Я тут давно уже стою. Почти с самого начала…
Заулыбались все. Напряжение спало, гости зашевелились, Этьен пересел на диван к своему отцу, уступив место в кресле детективу.
Реми уселся как ни в чем не бывало. Горничная заторопилась к нему с подносом с птифурами, уже было остывшими, но быстро разогретыми. Начался следующий акт. Или серия, если хотите.
— Откуда вы знаете, Соня, — беззастенчиво уплетал птифуры Реми, — что ваш отец написал завещание?
— Папа мне сам сказал. Незадолго до приезда русского. — Соня гневно мотнула головой в сторону Максима.
— Он вам сказал, что написал завещание? На столик? В пользу Максима? ' — Да.
— И где это завещание?