Место смерти изменить нельзя
Шрифт:
— У вас есть что-нибудь интересное?
Максим протянул ему свой улов: несколько конвертов с фотографиями, газетные вырезки, старый счет за электричество. На фотографиях по большей части была Соня, иногда сам Арно с Соней и Пьером. Несколько фотографий изображали незнакомую молодую женщину на пляже и где-то в горах, с длинными, выгоревшими на солнце волосами и серыми умными глазами. Ее нельзя было назвать красивой, но у нее была незаурядная, запоминающаяся внешность, выдававшая характер и волю. В кино такая ценится больше, чем «красивость»…
Почти на всех фото рядом с ней находились два мальчика-близнеца лет двух с половиной и иногда присутствовал мужчина, видимо, муж.
— Мадлен? — вопросительно произнес Реми.
— Наверное, — ответил Максим. — Я ее никогда не видел.
На обороте фотографий были комментарии типа:
«Деревня Сен-Поль», «Каньон реки Вердон» — и даты этого лета.
Фотографии Сони не были подписаны.
— А у вас? — спросил Максим.
Реми пожал плечами. Несколько открыток с видами от Сони из Италии и от Мадлен с юга; ежедневник с короткими нерегулярными записями, касающимися расписания съемок или встреч с врачом, массажистом или с Соней. Адресной книжки не было. Документов тоже. Ничего из того, что обычно носят при себе. Все это было у Арно, с Арно, там, где был он сам…. Только вот где?
— А здесь что? — спросил Реми, указывая на туалетный столик.
— Ничего особенного… Я туда заглядывал из любопытства, — начал несколько смущенно Максим, — там очки, часы…
Но Реми уже открыл ящички. В одном из них он нашел старые часы на кожаном ремне, старые очки с болтающейся дужкой, золотую цепочку, мужской потемневший серебряный браслет, бирку «Эр Франс», какие-то разрозненные ключики…
Реми снова склонился над ежедневником и спустя пару минут указал ему пальцем на строчку: «Письмо Максиму». Запись была сделана дней за десять до приезда Максима.
— Вы не знаете, о чем речь? Максим пожал плечами:
— Наверное, дядя сделал пометку, чтобы не забыть мне написать письмо?
— Вы получили перед отъездом от него письмо?
— Нет, — подумав, сказал Максим, — перед моим отъездом мы только созванивались. Все долгие разговоры отложили до встречи…
— Сколько идут письма в Москву?
— Недели три.
— Следовательно, ваш дядя вряд ли собирался вам .отправлять письмо за десять дней до вашего приезда. Что же, по-вашему, Арно имел в виду под словами «письмо Максиму»?
— Не знаю. Может, он что-то хотел написать мне, но потом сообразил, что письмо не успеет дойти, и не написал?
Реми перелистал ежедневник за текущий год.
— Сколько вы получили писем с начала этого года от дяди?
— Три. Нет, кажется, четыре.
— Какие месяцы, помните?
— В сентябре, съемки у Вадима уже начались, он мне писал о начале работы; до этого в мае или июне, еще одно в начале весны… С Рождеством поздравление.
Реми листал ежедневник. Максим ждал.
— Нигде нет никаких пометок о письмах. Только одна-единственная, за десять дней
— Не знаю, не очень. А вы находите?
— Когда вы вошли в эту квартиру первый раз, здесь не было какого-либо письма, оставленного Арно на ваше имя?
— Вот вы о чем подумали… Нет. Не находил.
— Здесь ваши письма к месье Дору. Я могу их прочитать?
— Прошу вас. Там нет ничего интимного. Реми погрузился в чтение писем.
Максим понес кофейные чашки на кухню, вымыл, вытер, вернулся, сел напротив Реми, закурил сигарету… — Значит, это ваше наследство, вот этот столик? О нем речь идет?
— Он самый…
— Месье Дор оформил свое завещание?
— Я не знаю. Дядя писал, что сделает мне на этот столик бумаги. Но сделал ли — не знаю.
— Но склонны думать, что сделал?
— Да нет… Не знаю. Дядя писал — вы ведь прочитали письма, — что хочет сделать к моему приезду. Но мы на эту тему не успели переговорить.
— Ни слова?
— Ни слова. Почему такой странный вопрос?
— Когда я в кабинете спросил, есть ли у месье Дора ценности, вы мне не ответили. Я делаю вывод, что вы считали, что данная ценность принадлежит уже вам, а не ему.
— Вы психолог… Скорее я предоставил родственникам право отвечать.
— И они ответили, что у Арно ценностей нет.
— Я слышал.
— Вы думаете, они знают, что оформил Арно бумаги на ваше владение столиком? И что за бумаги? Завещание? Дарственная?
— Понятия не имею.
— Если они тоже не знают, кому принадлежит столик, то почему промолчали?
— Откуда, по-вашему, я могу знать?
— Да это я так, сам с собой скорее… Вы промолчали, например, чтобы не заговаривать о наследстве. Где наследство — там интерес, мотив преступления, детективы все читают, все разбираются… Так ведь?
— Так, — усмехнулся Максим.
— Вот. А они — почему?
— Почему?
— Если Арно еще не оформил бумаги на столик — то это не ваше, а Сонино наследство. Поэтому она и ее муж промолчали. Собственно, по тем же причинам, что и вы. Дорогой он, интересно?
— Должно быть. Восемнадцатый век все-таки. Венецианская школа.
— Разбираетесь?
— Нет, дядя как-то говорил… Он у экспертов справлялся. Эти вот инкрустации розовым деревом, лакировка, медная ковка, что-то еще, не помню…
Кроме того, он вроде как принадлежал русской императрице, Екатерине Великой.
— Как же Соня упустила такую вещь? Они ведь с мужем коллекционируют антиквариат!
— Не она с мужем, а ее муж. Только я слышал, что Арно отказался ему продать, хотя Пьер просил. Арно говорил, что этот столик ему не принадлежит, что он только хранитель чужого имущества.
— То есть вашего имущества.
— Нашего. Русской ветви нашего рода.
— Неплохой повод для убийства, а? Пока месье Дор не написал свое завещание, убить его… И столик становится наследством Сони. А?