Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Спивак Дмитрий Леонидович

Надо заметить, что связь с нашим городом прослеживается в биографиях всех предстоятелей «патриаршей» церкви. Так, митрополит Сергий еще в начале XX века, в бытность свою епископом Ямбургским, руководил петербургской Духовной академией, и председательствовал на первых Религиозно-философских собраниях. Там он имел возможность непосредственно ознакомиться с «новым религиозным сознанием» в лице таких ярких его носителей, как Мережковский и Розанов, и в свою очередь запомниться им. Проведя свою церковь через тяжелые испытания в сане местоблюстителя патриаршего престола, Сергий был наконец избран Патриархом Московским и всея Руси в 1943 году. Всем трем его преемникам – а именно, Алексию I, Пимену и ныне здравствующему патриарху Алексию II – в разное время довелось занимать ленинградскую кафедру. Главной причиной этого была исторически сложившаяся высокая авторитетность положения митрополита ленинградского.

Принятый в Декларации 1927 года курс не был единственно возможным. Альтернативу ему составило так называемое обновленчество, основанное в 1922 году, и на первых порах вошедшее в большую силу. Достаточно сказать, что всего через год, его

приняли настоятели почти всех храмов Петроградской епархии (более 90 процентов). Обновленцы смотрели на христианство и социализм как на два разных пути к одной цели. Соответственно, они пошли на модернизацию богослужения, упразднение монашества и даже планировали догматические новшества, наподобие утверждения, что Бог творил мир не один, но при участии «производительных сил природы». Обновленцам придавало силы то обстоятельство, что в психологическом отношении они были близки многим заслуженным революционерам. Так, тогдашний нарком просвещения А.В.Луначарский задолго до революции озаботился измышлением новой, «пролетарской религии» в рамках так называемого богостроительства, за что его нещадно критиковал сам Ильич… Православие «обновленцев» было сомнительным. Однако в нем было высказано немало заслуживавших внимания мыслей, кое в чем, кстати, предвосхитивших такие известные течения западной мысли, как католическая «теология освобождения».

Признавая тот факт, что движение «обновленцев» было было учреждено в Москве, следует отметить, что его возглавляли по преимуществу петроградские церковные деятелями – такие, как священники А.Введенский и В.Красницкий. Один из первых и самых самых ярких инспирированных ими процессов – знаменитое «Дело митрополита Вениамина» – прошел в 1922 году в Петрограде, в помещении теперешнего Большого зала Филармонии. Обновленческие храмы удержались в Ленинграде практически до самой блокады. В целом же, авторитет «обновленцев» в массах верующих был подорван их сотрудничеством с карательными органами, включавшим совместную борьбу с Русской православной церковью. К 1945 году «обновленческая» церковь утратила доверие властей и была упразднена ими.

Третьим влиятельным движением стала «катакомбная церковь», приверженцев которой нередко именуют «[новыми] иосифлянами», по имени их первоучителя, митрополита Иосифа. «Раз Советская власть активно борется с учением Христа, то как же можно входить с ней в какие-либо соглашения», – рассудили «иосифляне» и отказались признать Декларацию митрополита Сергия. В ответ «сергиане» ссылались на евангельский тезис «Нет власти не от Бога», и указывали на исторические прецеденты – к примеру, на соглашения, в которые православные иерархи входили с турками, попав со своей паствою под их власть после падения Византийской империи. Сама постановка вопроса говорила о многом. Большевики – люди в массе своей крещеные в детстве и еще помнившие старую жизнь – за какие-то десять лет поставили церковь в такое положение, когда она едва ли не с ностальгией вспомнила о временах «туркократии»… Непосредственным поводом к обособлению «катакомбной церкви» послужило то, что светские власти не допустили в 1926 году митрополита Иосифа к занятию вдовствовавшей ленинградской кафедры. Сам он был глубоко связан с религиозной жизнью города, входя в число учеников еще отца Иоанна Кронштадского. Да и в дальнейшем общины «иосифлян» продолжали тяготеть к Ленинграду. Их полная история лишь начинает приоткрываться: к примеру, недавно был опубликован документ, свидетельствующий о том, что замечательный ленинградский ученый, академик Д.С.Лихачев, причислял и себя к иосифлянам «в пору гонений на русскую церковь».

Что касалось четвертого большого направления – Русской Православной церкви заграницей, то она, в лице своего так называемого «Карловацкого синода», также определила свою позицию прежде всего по отношению к Декларации митрополита Сергия и к плодам ее воплощения в жизнь. Как видим, не будет ошибкой сказать, что в лице как первенствовавшей «патриаршей» церкви, так и ее виднейших оппонентов Петроград-Ленинград наложил неизгладимый отпечаток на религиозную жизнь всей советской страны.

Летом 1929 года собрался II съезд Союза безбожников. В числе его резолюций обращает на себя внимание провозглашение «церковного фронта» одним из важнейших участков классовой борьбы. Такое решение ставило церковь под самый удар, поскольку как раз в то же время партия выбросила лозунг об обострении классовой борьбы и намечала направления новых репрессий. По сути, речь шла об устранении всякой конкуренции культу Сталина и пресечении любых форм самоорганизации общества. Одной из задач «безбожной», второй пятилетки был решительный подрыв положения церкви, и он был в общем достигнут. Дальнейшие события известны – начало новой Великой войны, первые поражения на фронтах и речь «Братья и сестры», произнесенная дрожащим голосом вождя. Напуганный диктатор пошел на широкое восстановление патриотических лозунгов и атрибутов, пришло время вспомнить и о церкви. Митрополит Сергий сам обратился к верующим сразу же, в первый день войны, определив борьбу с немецко-фашистскими оккупантами как их «священный и обязательный долг». Однако историки полагают точкой решающего поворота встречу И.В.Сталина с руководителями Русской православной церкви, проведенную в 1943 году. Фактически власти приняли на ней конкордат, предложенный церковью в Декларации 1927 года. Немедленно вслед за тем был созван Архиерейский собор, избравший митрополита Сергия патриархом, вторым за советское время.

Особенно тяжелой была война для жителей нашего города. Не ограничиваясь бомбардировками, фашисты пытались вызвать среди защитников Ленинграда массовую панику. В начале сентября 1941 года, в самый тяжелый момент, когда горели Бадаевские склады и смыкалось кольцо блокады, фашисты забросали город листовками странного содержания. В них темным, почти эзотерическим языком обещались новые беды, почему-то связанные с ближайшим полнолунием.

Смысл этой угрозы остается нам не вполне ясен. Как известно, нацистские вожди охотно прибегали к услугам немецких астрологов, скорее всего не обошлось без них и на этот раз. Между тем, в этой оккультной системе Россия, а в особенности Ленинград считались воплощением стихии воды – или, в другом плане, «мирового льда». Вода же традиционно полагалась связанной с луной. Поэтому теоретически прибавление Луны должно было придавать силы защитникам Ленинграда, и наоборот. Как бы то ни было, в день перед полнолунием немцы предприняли попытку прорыва непосредственно на улицы города. Эту «психическую атаку» удалось, к счастью, остановить. Не поддались панике и жители блокированного города. Свою лепту в поддержание их духа внесла церковь, богослужения не прекращались в течение всей блокады. Среди верующих распространился слух, что икона Казанской Богоматери не напрасно осталась в городе: она продолжает чудесным образом его защищать.

Как раз в то время, вдали от истекавшего кровью Ленинграда, тихо творил молитву перед списком Казанской иконы благочестивый иерарх востока, митрополит Гор Ливанских Илия Салиб. Неожиданно в чудесном свете ему явилась сама Богоматерь и поведала о Своем постоянном покровительстве осажденному северному городу. Приехав в Ленинград при первой возможности, а представилась она только в 1947 году, владыка Илия произнес в Князь-Владимирском соборе проповедь, в которой со слезами на глазах рассказал о чудесном явлении, и в память о нем возложил драгоценное украшение на икону Казанской Богоматери … Еще в 1922 году, один из последних оптинских старцев, Нектарий послал свое благословение Петрограду, как «самому святому городу во всей России». Как видим, этот ореол не потускнел и к годам блокады, несмотря на все ее трудности и лишения. Для нашей же темы видение владыки Илии ценно и тем, что подтвердило сохранность духовной связи между Константинополем – и теперь уже Ленинградом. Ведь как мы помним, Дева Мария издревле почиталась как небесная заступница города на Босфоре.

Новый этап гонений пришелся уже на «хрущевское десятилетие», в особенности на его вторую половину, отмеченную свертыванием либеральных прожектов партии и правительства. Номенклатура брала власть в свои руки. О ликвидации церкви и речи уже не было: ее существование было признано полезным для контактов на международной арене, а в определенных пределах – и терпимым внутри страны. Советская бюрократия была даже готова пойти на включение в свои ряды церковных руководителей «высшего и среднего звена». Взамен она требовала прекращения катехизации, а пуще всего – всестороннего контроля за подбором и расстановкой кадров священнослужителей, прежде всего заботами «уполномоченных по делам религий». Не уклонившись и от этих объятий власть предержащих, церковные иерархи нашли способы выжить в новых условиях. Далее дело пошло к некоторым послаблениям. Летом 1975 года Л.И.Брежнев подписал Заключительный акт Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. В соответствии с ним, советское правительство взяло на себя определенные обязательства по части соблюдения прав человека, которые не собиралось ни серьезно соблюдать, ни демонстративно нарушать. Входило туда и требование «свободы мысли, совести, религии и убеждений». В таких-то условиях церковь дожила до времен перестройки. С ее наступлением патриарх Алексий II мягко, но определенно отмежевался от «сергианства», с сожалением признавая присущий этому течению трагизм компромисса с узурпаторами власти. Пришло время выработать новую стратегию действий, а с ней и религиозное истолкование центральных событий нашей истории ХХ века: крушения православной «петербургской империи» и победы безбожной коммунистической идеологии.

Разработка этой тематики внутри страны при коммунистах была по понятным причинам крайне затруднена. Зато у религиозных мыслителей, оказавшихся после революции в эмиграции, можно найти немало мыслей, не потерявших актуальности и по сей день. В основе целого ряда влиятельных работ, обнаруживается одна базовая интуиция, которую можно представить здесь на математический манер следующим образом: «1. Дано: крушение „Третьего Рима“ – а, стало быть, и его духовной основы, в лице греко-российской веры; 2. Требуется доказать: порча пошла с некоторого этапа в истории русского православия; 3. Следствие: определив этот этап, необходимо мысленно вернуться к нему и исправиться». Подгонять под эту схему взгляды разных, тем более исключительно самостоятельных мыслителей – дело безнадежное, но как основа для беглого обзора она приемлема.

Преданность православию была делом принципа для основателей евразийства. Другим принципом была верность той наднациональной и сверхрелигиозной общности, которая на протяжении тысячелетий объединяла геополитическое пространство Евразии. Местом наиболее плодотворного скрещения обоих принципов виделась ранняя московская держава, где произошло «оправославление татарщины» – или если угодно, «туранизация» самой византийской традиции, как писал в 1925 году Н.С.Трубецкой. Восстановление доминант этого «московско-татарского православия» представлялось евразийцам весьма перспективным и составляло предмет их постоянных размышлений. Следует мимоходом заметить, что радикальность этого направления мысли скорее преувеличивается в публицистической литературе наших дней. Достаточно указать на московского публициста времен Ивана Грозного, по имени Иван Пересветов. В Сказании о Магмете, указанный сочинитель, вовсе не мысля о разрыве с православным мироощущением, рассматривает административные реформы турецкого султана Мухаммеда II и видит все основания для их переноса на русскую почву. «Чтобы к той истинной вере християнской да правда турецкая, ино бы с ними ангелы беседовали. А к той бы правде турецкой да вера християнская, ино бы с ними ангели же беседовали», – так звучал основной вывод Пересветова. В этом проекте можно отчетливо рассмотреть аналоги того «оправославления татарщины», об актуальности которого, как «лекарства против большевизма», писал через 400 лет князь Николай Трубецкой.