Метательница гарпуна
Шрифт:
Багажом Маша направила из Москвы книги. Богатство, накопленное за все время учебы. Вот уж не думала, что книги так трудно перевозить. Пришлось целый день связывать их в пачки, потом паковать в большие ящики. Маша не очень верила представителю транспортного агентства, уверявшему, что книги дойдут до Анадыря в полной сохранности, — в газетах часто ругали эти агентства, но вот все же оказывается, что работать они умеют.
Вспомнились опустевшие книжные полки в покинутом домике Андрея Пинеуна. Хорошо бы на эти не очень чисто оструганные доски поставить свои книги. Сейчас в том домике никто не живет. Дверь занесло снегом, молчит телефон, остыла и покрылась инеем плита. Даже тропка, по которой столько хожено, исчезла под толстым слоем снега. Когда смотришь со стороны селения, с главной улицы, домика совсем не видать, если в нем не топится печь, не дымит труба…
Маша рывком поднялась с кровати, оделась и вышла на улицу. Мороз на секунду задержал дыхание. На небе дрожали крупные звезды; даже яркий свет электрических ламп и прожекторов не затмевал их. «А еще говорят, что южные звезды самые яркие», — подумала Маша, направляясь к почтовому отделению. На утепленной оленьими шкурами двери висело объявление: «После 22 часов принимаются только телеграммы и заказы на междугородные телефонные переговоры».
Сонная дежурная открыла дверь и сердито подала телеграфный бланк. «Зачем такая спешка? — урезонивала сама себя Маша. — Все равно телеграмма уйдет только завтра утром. Проще было бы завтра же позвонить из Анадыря по телефону». Но она знала, что уже не уснет, не успокоится, если не подаст эту телеграмму.
Телеграмма адресовалась Сергею Ивановичу. Не задумываясь, Маша написала: «Прошу убедительно оставить за мной домик Пинеуна. До скорой встречи. Тэгрынэ».
Сонная почтарша равнодушно приняла заполненный бланк, выписала квитанцию, получила деньги и тщательно закрыла дверь за поздней посетительницей.
Все! Теперь все было ясно. И на душе стало легче. Даже есть захотелось. Маша направилась в зал ожидания: там должен работать буфет.
На воздушных трассах, вблизи окружного центра, сколько бы ни стояла хорошая погода, никогда не бывает пусто. И на этот раз в зале ожидания все места были заняты. Многие расположились основательно: не иначе как в Беринговский район летят. Туда добраться трудно, а уж оттуда выбраться и подавно! Можно просидеть на чемодане месяц. Маша с улыбкой вспомнила историю, которая приключилась с Экэнэу — ее знакомой из Хатырки. Прилетела Экэнэу на сессию областного Совета и застряла в Анадыре: в Беринговском районе не было погоды. Тем временем понадобилось послать по какому-то делу человека в Москву. Разыскали Экэнэу, снарядили. Вернулась она из Москвы — опять нет погоды. А тут новая сессия областного Совета — пришлось возвращаться в Магадан. Потом начались весенние пурги, и Экэнэу вторично надолго осела в Анадыре. Она стала своим человеком в окружном исполкоме, ходила утром в один из его отделов, как на работу, и оттуда звонила в диспетчерскую ГВФ, но погоды все не было. Экэнэу посылали на разные совещания в область, включали в какие-то комиссии, а отчаявшийся муж грозил разводом. И надо же такому быть: каждый раз в ее отсутствие открывался Беринговский район, а как только она возвращалась в Анадырь, погода опять ухудшалась. Когда в окрисполкоме заболел заведующий отделом, с которым Экэнэу поддерживала деловые контакты, кто-то предложил ее кандидатуру для замещения появившейся вакансии. На очередном заседании исполкома она была утверждена в должности, и, как бы в насмешку, в тот день в Беринговском районе установилась такая погода, что семья Экэнэу без помех перебралась в Анадырь.
…В буфете было относительно свободно по причине позднего времени. Маша поела жареной рыбы, попила жидкого чаю и отправилась в свой номер. Спала она спокойно, даже без сновидений. Однако встала рано, чтобы успеть подготовиться к перелету в окружной центр.
Теперь вертолеты приземлялись довольно далеко от центра города: много понастроили домов, протянули провода электропередачи. Но Петр Ходаков уже поджидал ее здесь. Усадив Машу в свою «Волгу», он повел машину по хорошо укатанной, убитой морозом дороге.
— Совсем нынче зима, — сказала Маша.
— Давно зима, — поправил Ходаков.
Он кое-что слышал о ее отношениях с Андреем Пинеуном, но что там в действительности было, его в общем-то не очень интересовало. И все-таки это требовалось выяснить. Для того хотя бы, чтобы знать, как говорить с Машей о деле.
— Хорошо отдохнула? — начал он издалека.
— Сказать, что отдохнула, было бы неверно, — ответила после некоторого раздумья Маша. — Немного отдохнула, немного поработала. Но поездка для меня была полезной и необходимой. Теперь я знаю, что мне нужно.
— Александр Венедиктович прислал нам твои предложения по перестройке звероводческого хозяйства в лукрэнском колхозе. Мы изучили и передали на отзыв специалистам.
— Каким специалистам? — ревниво спросила Маша.
— В отдел сельского хозяйства.
— Разве в моих предложениях есть что-то сомнительное?
— Не в сомнениях дело, — уклончиво ответил Ходаков.
Он подвез Машу к новому зданию.
— Почему не в гостиницу? — удивилась она.
— Это и есть гостиница, — ответил Ходаков. — Гостиница горного управления. Мы тебя хотели поселить сюда еще тогда, но ученые понаехали. А теперь вот поживешь здесь, пока выберешь квартиру.
— Квартиру себе я уже выбрала, — с некоторым вызовом ответила Маша.
— Где?
— Даже не квартиру, а целый дом с видом на море.
Ходаков воздержался от дальнейших уточнений.
— Вот временные твои апартаменты, — торжественно сказал он, впуская Машу в прихожую. — Номер-«люкс».
Это была обычная однокомнатная квартира, обставленная современной полированной мебелью, даже устланная коврами. Имелись здесь и телевизор, и телефон, и мощный электрический обогреватель. В кухне стоял холодильник, в шкафчике блестела посуда. Жить в таких условиях было бы, наверное, приятно, особенно для Маши, которая многие годы обитала в деревянных, продуваемых всеми ветрами хибарах, без элементарных бытовых удобств…
Петр Ходаков уже ушел, пообещав принять ее в окружкоме после обеда. И Маше стало вдруг неловко за свою резкость, за то, что она не нашла возможности потеплее поговорить с человеком, который так по-дружески к ней относился и делал все для того, чтобы ей было хорошо.
Маша прошла на кухню, обследовала ванную комнату. Все краны работали исправно, и, хотя из них текла обычная желтоватая анадырская вода, она вымылась с удовольствием и решила прогуляться по городу.
Шла привычным маршрутом — мимо Дворца культуры, мимо памятника Ленину, мимо старой гостиницы. И спустилась в нижнюю часть города. Ничего не поделаешь, что-то тянуло ее на кривые улочки старого Анадыря, к этим домикам, вросшим в землю, с окошками на таком уровне, что собаки мочились прямо на стекло. За последними домиками виднелся лиман с ледяными торосами. Вдали угадывалась открытая вода: там курился пар.
Остановилась у книжного магазина. Почему его держат в старом помещении? «Культура руководителей определяется по их отношению к книге», — вспомнила Маша где-то услышанный или вычитанный афоризм.
Распахнула дверь и шагнула через порог. На магазинных полках было пустовато. Не выдержав, обратилась к продавщице:
— За счет чего же вы выполняете план? Я слышала, что по книжной торговле Анадырь стоит на одном из первых мест в Союзе.
— Правильно, — сказала продавщица. — Стоит. А стоял бы на первом, если бы нам завозили книг в три, в четыре раза больше, чем завозят. Все раскупается моментально…
Проходя мимо того места, где раньше было общежитие педагогического училища, Маша вдруг почувствовала себя на много лет моложе. Такою, как тогда, когда окончила училище и предполагалась самостоятельная работа в маленькой сельской школе. Она даже получила назначение в Нешканскую школу, но вдруг вызвали в окружком партии и предложили ехать в Чукотский район. А там единогласно избрали секретарем районного комитета комсомола. Сколько с тех пор воды утекло! Как быстро летит время!..
Спохватившись, Маша посмотрела на часы. Приближался срок решающего разговора с Петром Ходаковым. Она заторопилась вверх. Но, поднявшись к новым домам, постаралась идти размеренно, чтобы удержать ровное дыхание, унять сердцебиение. И все-таки в вестибюле окружкома ей пришлось постоять. Она тревожно прислушивалась к сердцу. Что это с ним? Неужто дает знать возраст?