Метательница гарпуна
Шрифт:
Однажды это почти случилось. Маше пора было возвращаться домой. Вдвоем они вышли в тамбур, уже одетые. Андрей распахнул дверь и вместо темени увидел перед собой гладкую снежную стену, на которой отпечатались доски входной двери.
— Занесно, — сказал Андрей и вопросительно посмотрел на Машу. — Что будем делать?
— Как что? Откапываться! — решительно ответила она.
— Правильно! — сказал он и пошел искать лопату.
Переместив сугроб с улицы в тамбур, Пинеун открыл дорогу.
Откапывали и входную дверь гостиницы.
— Придется прекратить эти поздние визиты, — с сожалением сказала Маша. — А то будет беда.
— Какая же беда? — пожал плечами Пинеун. — В чем она? В том, что вы останетесь у меня или я заночую у вас в гостинице?.. Если вы называете это бедой, то извините… Может быть, и верно, нам не следует встречаться.
Андрей говорил это каким-то потухшим, потускневшим голосом.
— Милый, хороший мой человек, — торопливо перебила его Маша. — Не надо так… Вы же прекрасно понимаете, в чем дело, чего я боюсь. Мы с вами… мы с тобой взрослые люди. Очевидно, ты взрослее меня, потому что у тебя есть сын… Пойми же меня, Андрей. Мне с тобой очень хорошо. Когда я с тобой, мне тепло, покойно, уверенно. Но всегда ли так будет? Зачем торопить время?
Андрей стоял очень близко. Лицо его почти касалось Машиного лица.
— Как хорошо, что ты сама все сказала! — с каким-то глухим стоном произнес он. — Ты действительно мудра, не зря говорили люди. Спасибо тебе, Машенька! Иди спать, и я желаю тебе сегодня самой спокойной, самой сладкой ночи. Иди!
Андрей шагнул в пургу, оставив Машу на крыльце гостиницы.
Она вняла его совету — сразу улеглась в постель. Но не было у нее спокойной ночи. До самого утра слушала вой пурги, и в этом вое, свисте, шуме, грохоте ей чудились таинственные голоса. Ехали сказочные «рэккэны» — крохотные человечки — вестники всякой смуты, сердечных невзгод, болезней… Однако бывало, что на своих малюсеньких нартах они везли и счастье. А что такое счастье? В общежитии в Вешняках кто-то сказал однажды: «Счастье — это большой аккордеон, на котором не всякий может сыграть. Вопроса — есть ли счастье? — не существует. Существует другой вопрос: умеете ли вы играть на этом инструменте?..»
И тут же стали выстраиваться чередой, больно царапнув сердце, иные вопросы: «Собственно, кто я такая? Дочь бывшего кулака?.. Так ведь я его никогда не видела! Родители мои те, кто пятьдесят лет пролежал в вечной мерзлоте, кто смотрел широко распахнутыми глазами в осеннее небо, и снежинки не таяли на зрачках… Мои отцы и Тэвлянто, и Отке, и Тэгрынкеу — все, кто строил на Чукотке новую жизнь, за которую теперь мы в ответе, и нет такой силы, что могла бы заставить нас отстраниться от нее, этой ответственности, превратиться в простых наблюдателей. Так уж нас воспитали, так учили в школе, в педучилище, этом чукотском университете, на работе в комсомоле. И такими вырастили… Как все-таки хорошо, что мне довелось по-настоящему поработать в комсомоле! В полную силу! Отрешившись почти полностью от всего личного!.. А может быть, это и не очень хорошо — устраивала всем счастье, а о себе забывала». Но ведь даже самое прекрасное с виду счастье для себя оказалось таким непрочным и на ее глазах развалилось как-то глупо, даже некрасиво. Валя и Андрей выглядели как на плакате — счастливейшая комсомольская чета. А каков финал? Плакатное великолепие порей нежизненно. Крепче то, что подчас ни на что не похоже, что ценно само по себе, а не только похоже на что-то ценное. Чувства не могут быть похожими — вот какой урок вытекал из того небольшого опыта по этой части, какой имела она сама, по крови дочь богатейшего оленевода, по духу прямой потомок ревкомовцев, первых коммунистов Чукотки, Мария Ивановна — по-русски, Тэгрынэ — по-чукотски — Метательница гарпуна…
Маша заснула только под утро, но по привычке встала в начале восьмого. Надо было идти в колхозную контору. Не пойти или хотя бы опоздать туда, не появиться на своем рабочем месте в девять она уже не могла.
Только почему-то не работалось ей в это утро.
Маша все чаще посматривала в замороженное окно. Сергей Иванович перехватил ее взгляд и истолковал по-своему:
— Да, пурга утихает. Вот и барограф показывает улучшение погоды.
Верно, ветер сегодня потише. Это Маша сама заметила, когда шла в столовую. Значит, и отъезд ближе… А нелегко будет воевать за возвращение в Лукрэн.
— Вид у вас сегодня какой-то кислый, — заметил председатель. — Может быть, пойдете отдохнуть? Ей-богу, будет лучше. Работать надо с удовольствием, без этого ничего хорошего не получится, по себе знаю… Пойдите, право, в гостиницу, полежите. Я распоряжусь, чтобы и обед вам принесли туда.
— Ни в коем случае, Сергей Иванович! — запротестовала Мария Ивановна. — Я совершенно здорова. Только чуточку устала. Пойду лучше прогуляюсь.
— В такую-то погоду?
— Сергей Иванович, вы забываете, что я родилась в тундре.
— Извините…
Маша оделась. Поверх пальто натянула камлейку, позаимствованную несколько дней назад у жены Вуквуна. Накинув капюшон на голову, вышла из конторы и направилась к чернеющим вдали механическим мастерским.
Пурга мела понизу. Небо посветлело, кое-где даже проглядывали кусочки синевы. Температура резко понизилась, и это тоже было предвестием хорошей погоды.
Маше пришлось обойти кругом все здание мастерской, прежде чем она нашла дверь
Андрей был удивлен ее неожиданным появлением. Встревоженно спросил:
— Что-нибудь случилось?
— Да нет, ничего. Просто захотелось тебя увидеть.
— Надо было позвонить по телефону, я бы пришел.
— Хотела посмотреть, как ты работаешь, что здесь делаешь.
Не оправившийся от неловкости Андрей заговорил тоном экскурсовода:
— Задача нашей мастерской заключается в том, чтобы всю технику, которой мы пользуемся в летнее время, за зиму привести в должный порядок. Отремонтировать все двигатели, навигационное оборудование. Ремонтируем также тракторы, вездеходы… Вот на этих станках обрабатываем детали. А это вот — мои ближайшие помощники, молодые представители рабочего класса Чукотки — Антон Каанто и Сергей Кымын.
Два чумазых паренька с первой же минуты, как только в мастерской появилась Маша, уставились на нее и не отводили глаз.
— Андрей, — тихо заметила Маша, — что ты так со мной говоришь? Будто отчитываешься.
Он вытер вспотевший от смущения лоб, сказал виновато:
— Извини. Это от неожиданности твоего прихода. Не знаю, как держать себя…
— Прежде всего познакомь со своими товарищами.
— Ребята, это Мария Ивановна Тэгрынэ, — опять тем же деревянным голосом произнес Пинеун.
— Знаем! — враз ответили ребята и улыбнулись одинаковыми улыбками.
— Руку подать не можем — грязная, — добавил от себя Антон Каанто.
— Зато можем чаем угостить, — продолжил Сергей Кымын.
— С удовольствием выпью чаю, — сказала Маша и откинула капюшон камлейки.
В углу мастерской было оборудовано нечто вроде цеховой конторки мастера. Там стояли грубо сколоченная из досок лавка-диван, такой же стол и большой стальной сейф с облупившейся краской. Из этого сейфа, повернув со скрежетом ручку, Сергей Кымын извлек четыре металлические кружки, чайник, пачку чая, печенье и большие куски сахару.