Метресса фаворита. Плеть государева
Шрифт:
– На тебя, что ли, заглядывался?! – без разрешения встрял Шишкин. За что получил предупреждение суда.
– Я женщина замужняя. Не обо мне речь. – Дарья подбоченилась. – Все видели, как барин смотрел на Парашу Антонову. Ей в ту пору едва шестнадцать исполнилось, а он уже глаз отвесть не мог. Так Настасья Федоровна что сделала, она ее к себе в горничные взяла, на глазах чтобы все время находилась. А до нее точно так же была на службу Аксинья Семенова принята. Первой красавицей на селе слыла, женихи толпами… А теперь тридцать лет в девках, ни мужа, ни деток, и еще столько же просидела бы, потому как, пока Аксинья красоты не утратила, Настька бы ее ни за что от себя не отпустила. Да вы посмотрите на ее комнатных девок, одна краше другой. И ни одна из них Алексею Андреевичу, насколько мне это
Я как-то с девками чай пила, так они мне и рассказали, де сместить хотят Минкину-то. Дать графу приворотное зелье, чтоб любви ему хотелось, а там уж на какую бог пошлет. Они даже заранее побожились, что с любым его выбором согласятся и, кому бы ни подфартило, обиды держать не станут. Та же, кто сделается графской полюбовницей, к остальным останется милостивой. Сечь, в эдикюль без вины сажать не станет. К тому времени дружба наша с Настькой Минкиной уже закончилась, уж больно она заноситься передо мной стала. В общем, решила я девкам подсобить. А почему нет? Я ведь зла ей не желала. Думала, вот разлюбит ее Алексей Андреевич, и что? Его сиятельство – человек справедливый, добро помнит. Подарит деревеньку человек на сто, домик ей там на свои средства выстроит, чтобы жила и не тужила. И ей хорошо, и ему с молодой да доброй девкой не скучно. Если бы все срослось, может быть, у них сейчас и детки бы завелись…
– Я так думаю, что Татьяну Аникееву мы уже можем отпустить. К Дарье же Константиновой у суда еще будут вопросы. – Псковитинов посмотрел на нарисованный Корытниковым портрет свидетельницы. На этот раз Петр Петрович следил не столько за внешним сходством, сколько за выражением лица Дарьи.
Адъютант вывел явно желающую дослушать интересную историю до конца девушку из зала. Псковитинов отметил про себя, что его помощники выполняют приказания по очереди. Это было забавно. В ответ на просьбу суда сбегать куда-либо откликается тот, кто сидит на ближнем к судейскому столу стуле, когда же он встает, на пустое место тут же продвигается следующий. Игру мальчишки устроили из суда. Впрочем, кому это могло помешать?
– Присаживайтесь. – Он кивнул Шишкину, и тот поставил на середину комнаты стул, куда тотчас присела дородная Константинова.
– В своих показаниях Прасковья и Василий Антоновы обвиняют вас в том, что вы обещали им пятьсот рублей за убийство Анастасии Федоровны Шумской.
Хорошо, что он предложил ей стул, Константинова выглядела так, словно вот-вот рухнет в обморок.
– Кааакие пятьсот рублев!? Они просили у меня дать им в долг пятьсот рублев! А я им сказала, что у меня столько нет-с. А откуль, когда муж все деньги у себя держит, мне на всякую ерунду просить приходится. А тут пятьсот! Да еще когда вернут? Тогда Параша сказала, у мужа, мол, укради, хотя бы двести. Очень, мол, нужно. Спрашивается, зачем? Скажете, дом купить? Так они в особняке у Настасьи Федоровны на всем готовом живут. Да и не слышала я, чтобы у их семьи крыша там обвалилась или пожар какой приключился.
– Нет, никакого пожара у Антоновых не было! – побожился Шишкин.
– Еще один раз без разрешения вскочишь – удалю из зала и в эдикюль на месяц посажу! – пообещал Корытников, начиная новый портрет Константиновой. И деревенский голова юркнул на свое место, забившись в уголке.
– А для чего они просили у вас подобную сумму? – не отставал Псковитинов.
– Бежать хотели. Я потому и не дала, что, убежавши, они бы в жизни ни копейки не вернули. Коли я в том виновата, барин, что отказала Антоновым дать им хотя бы двести рублев, то эту вину я полностью и чистосердечно подтверждаю.
Задав Константиновой еще несколько вопросов, Псковитинов распорядился отправить ее в темницу. И допросил еще несколько человек. Помощник казначея Петр Ухватов поведал, что три года назад кондитер Николай Николаев обсуждал с поваром Тимофеем Лупаловым, как можно наилучшим образом отравить домоправительницу, используя для этого крысиный яд типа мышьяка. Когда же вызвали Николаева, тот показал на дворецкого Ивана Малыша, назвав его ни много ни мало главарем заговора против Шумской. По версии кондитера, Малыш собирался нанять молодцев с большой дороги, которые подкараулили бы Настасью Федоровну, когда бы та поехала в гости к одной из своих приятельниц, или, на худой конец, вломились бы в дом. В общем, каждый из сидящих в эдикюле дал показание на кого-то еще, так что в результате практически к каждому можно было придраться.
В конце второго на дню заседания, то есть уже ближе к ночи, Псковитинов нашел возможным освободить из-под стражи лишь десятилетнюю Нюрочку, девочку арестовали вместе со всеми остальными, но она явно была ни при чем, и Ивана Малыша, потому как желать другому человеку зла, может быть, и грех, но это деяние уголовно ненаказуемо. Зато к арестованным добавился готовящий побег Илья Протопопов. Вызванный конвой явился к ужину, так что, весьма довольный подобным исходом, Корытников составил все полагающиеся сопроводительные документы на арестантов, и с утренней зорькой те были отправлены пешим ходом в Новгород.
Глава 12. Догадка
«Суды она, видишь ли, проводила. В правосудие играла». – Всю дорогу до Новгорода Псковитинов не мог поверить, что так легко отделался. Все виделось ему, как нагоняют его экипаж аракчеевские молодчики, как возвращают его обратно в Грузино, дабы кинуть в холодный, мрачный эдикюль с рогатиной на шее. И ведь было за что, он, можно сказать, воспользовался травмой Алексея Андреевича и не только сам уехал, распустив выездной суд, но и всех арестованных крестьян в Новгород отправил. И не просто так, а под полицейским конвоем. Так что, даже если бы Аракчеев и пожелал отбить своих людей, дабы расправиться с ними по собственному усмотрению, конвою пришлось бы защищать подследственных силой оружия. Да и не посмел бы царев любимец нападать на полицейский конвой при исполнении судебного постановления. А значит, виноват Псковитинов и должен за вину свою ответ держать.
68
Печатается по: PC. 1874, № 1. С. 200 (с указанием: «Из рукописного сборника начала XIX в.).
Получив власть над людьми, кузнецова дочка, крепостная девка Настасья, не просто упивалась своим новым положением, она блаженствовала, пробуя данную ей власть так и эдак, проверяя границы дозволенного. Может, скажем, господин надавать своей горничной по роже? Отчего же не может? Запросто. А приказать, чтобы ту высекли кнутом? Только намекни. А в темницу на хлеб и воду? С нашим удовольствием. Для некультурного и не уважающего себя человека такое дело, как обидеть нижестоящего, – радость да и только.
Из рассказов обывателей Настасья Федоровна могла разобрать дело своего крестьянина и назначить тому подходящее, по ее разумению, наказание: принудительные работы, телесные наказания, тюремное заключение. При этом срок заточения не оговаривался, так же как и количество ударов. Что называется, от души! Человек отправлялся в карцер, а аракчеевский эдикюль был сделан на манер самого настоящего тюремного карцера, сидел там день, два, неделю. Потом барыне становилось скучно, горемыку вытаскивали, приводили пред светлые очи Минкиной, пороли кнутом или смоченными в рассоле розгами, после чего опять запирали в том же угрюмом месте. Как уже говорилось, при порке ни Минкина, ни Аракчеев не назначали положенного количества ударов, так что экзекуторы трудились до тех пор, пока производивший досмотр за поркой не разрешал остановиться. Умер после такого обращения человек – туда ему и дорога. Именно поэтому управляющий Синицин и покончил с собой, может, знал, что не выдержит, может, предполагал, что наказание специально не будет остановлено вовремя.