Метро 2033: TOD MIT UNS
Шрифт:
Облаченный в ОЗК порученец вышел из жилища Баграмяна, которое вело в потайное помещение с ящиками. Стянул с лица респиратор.
— Таких, как вы вскрыли, еще тридцать шесть. И, судя по таре, их было сорок. Две взяли вы. Еще две не знаю, куда делись.
— Может, эти уроды прихватили? — зло прорычал Самохин.
— Может, и так. А может, их давно уже нет. Там еще с полсотни банок поменьше.
— Что в них? — глава общины дернул головой.
— То же самое, но в форме кубов. И меньшего объема.
— И это ведь все немецкое, еще со времен Гитлера! На кой черт им уран нужен был?
Порученец развел руками:
— Федор Семенович, я не знаю. Но, если мне память не изменяет, то урановые кубики
— А цилиндры? Для чего они нужны?!
— Я не знаю, — тот снова развел руками.
— Может, для бомбы, а?!
— Для бомбы? Ну, там сфера. Эффективность в шаре. Наименьшая площадь и наибольшая отдача во время реакции. Тем более имплозивная схема [21] подразумевает именно сферу и ничего больше. Может, заготовки? Или просто сырье для переработки или экспериментов?
21
Имплозивная схема — достижение сверхкритической массы заряда ядерной бомбы путём обжатия сферы равномерной ударной волной при подрыве тротила.
— Бред какой-то! Откуда в те времена у них все это?
— Вообще-то немцы до Второй мировой войны лидировали в исследованиях.
— Тогда почему они не воспользовались своим лидерством? Гитлер отчего колебался? Даже Трумэн не колебался, когда поджарил японцев!
— Не успели, наверное. Может, оттого Красная армия и спешила сюда и торопилась взять Берлин. Может, Сталин что-то знал об этом и просто не дал времени фашистам… Не знаю я… Но факт в том, что с этим теперь надо что-то делать. И с вашим кабинетом — тоже.
— Федор Семенович, — из ответвления коридора показался угрюмый Борщов. — Вода нагрета. И порошок приготовлен.
— Так, отлично! — Самохин хлопнул в ладони и быстрым шагом направился в сторону прачечной. — Борщов, как следует постирай мои шмотки, и пусть добытчики потом их внимательно проверят дозиметрами. А мне срочно надо принять душ.
— Постираю… ваши шмотки… как следует, — проворчал Василий, идя следом и зло глядя Самохину в затылок.
— Как ваше имя?
— Пауль Рохес.
— Имя, вроде, немецкое, а фамилия?
— Моя мама немка. Отец — испанец.
— Вот как? — Стечкин поднял бровь. — Откуда вы?
— Я родился в Южной Америке.
— Точнее, черт возьми!
— В Чили.
— Да ну? С приветом от Пиночета к нам? — оскалился Шестаков. — Вот с вас, уродов, за Виктора Хару [22] и спросим. У меня мама три дня плакала, когда узнала, что вы с ним сделали.
— Мы? — Пауль надменно взглянул на прапорщика. — Я тогда еще не родился. И, насколько я знаю, в честь этого вашего мученика потом назвали стадион.
22
Виктор Лидио Хара Мартинес (1932–1973) — чилийский поэт, певец и театральный деятель. Во время военного переворота 11 сентября 1973 года был арестован и через четыре дня, после продолжительных пыток, казнен на стадионе Сантьяго, превращенном путчистами в концентрационный лагерь.
— Ладно, — поморщился Стечкин. — Тени мертвых да не загородят солнечный свет от живых. Вы прибыли на корабле. Откуда?
— Из Чили, — невозмутимо ответил иноземец.
Глава 12
ОТЧИЙ ДОМ
Восковая свеча. Не просто длинный брусок с фитилем, а какая-то декоративная, да еще с ароматом. Лена Бергер любила такие. Дома вдоль книжной полки, по кромке у корешков книг, тянулась
Очевидно, Лена планировала поставить ее на полку, пополнив коллекцию. Но судьба у этой свечи сложилась иной…
Сейчас она стояла на сыром бетонном полу и разбавляла тусклым светом вечный мрак неизвестного коридора в этом проклятом лабиринте прошлого, из которого ребята тщетно пытались найти выход.
— Руслан, мне страшно, — обреченным голосом прошептала девушка, потухшим взглядом глядя на свечу.
Лена сидела на коленях Махеева, который, в свою очередь, сидел прямо на полу, вытянув ноги. Она прижималась к своему парню, ища в нем последнюю защиту от неизбежности и последнюю надежду на спасение.
— Не бойся, крошка, я же с тобой, — прошептал в ответ Руслан, осторожно убирая прядь спутавшихся волос от глаз девушки.
— И что… — выдохнула она.
— Мы выберемся. Верь мне. Только надо идти дальше.
— Куда дальше?..
— Дальше, детка. Искать выход.
— Но его нет…
— Перестань. Надо идти.
— Я устала. У меня нет уже сил. Трое суток… Или четверо? Время тут остановилось. И жизнь…
— Надо идти, милая, — вздохнул Руслан.
— А что если Санька прав? Он же сказал, что когда Хруст… Когда… Егорка наступил на эту ловушку, то сработал какой-то механизм. Он перекрыл одни проходы и открыл другие… И мы в лабиринте…
— Значит, надо вернуться и снова провернуть тот крутящийся пол. Тогда механизм сработает снова, и путь назад откроется.
— Я не хочу возвращаться к той яме. Я боюсь.
— Надо, Лена…
Интересно, понимал ли Руслан, что даже путь к той ловушке они уже не могут найти? Надо отдать должное Махееву. Он все это время держался молодцом. Потому и влюбилась Ленка Бергер в него без памяти. Потому что он сильный. Не только физически, но и морально. А вот он, Санька Загорский, за эти дни в подземной западне резко сдал. Срывался в панику. Кричал на друзей. Ругал Хрусталева за его глупость, приведшую того к гибели. И сейчас, во время просветления разума, он стыдился своего поведения и старался держаться в тени. Быть незаметным. Потому что здесь она, Лена, которую он всегда любил. И вот он смотрит на эту парочку. Из темноты, уйдя от света декоративной свечи. А эти двое, похоже, совсем позабыли о его существовании. Но он существовал. Он смотрел, как она сидит у него на коленях и прижимается к нему. А он обнимает ее. Поглаживает пальцами ее коленки сквозь порвавшиеся за эти несколько суток блужданий джинсы на этих самых коленках. А вот он целует ее в висок. И в щеку.
Саша Загорский сгорал от ревности. Сейчас он ненавидел эту парочку и готов был сорваться в новую истерику. Готов был бросить их здесь и уйти в одиночку искать выход с единственным оставшимся рабочим фонарем. А они пусть воркуют в свете свечи, долгота горения которой и определит остаток их жизни.
Но вот огонек свечи колыхнулся. Сквозняк? Порыв воздуха из близкого выхода на поверхность? Но они не заметили дрожания огня. Они уже слились в отчаянном поцелуе, словно желая найти в сладострастном всплеске своих подростковых гормонов хоть какое-то утешение перед близкой смертью. И они даже не понимали, насколько смерть близка. Вот она. Или он. Или… ОНО!