Метро: Башня. Метро. Эпидемия. Трилогия
Шрифт:
— Константин… — мягко сказала она. — Простите, сколько вам лет?
Марина чувствовала, что говорит не совсем то, что хочет… И не могла остановиться. Так на картинке из учебника физики: шарик стоит на горке, достаточно лишь толкнуть его, и он покатится вниз, с каждой секундой все набирая и набирая скорость.
— Мне? Тридцать.
— Вот видите, — казалось, в ее голосе слышалось облегчение. — Я… — Хотя разница в шесть лет не была такой уж фатальной, но Марина действительно испытывала облегчение, как стрелок на огневом рубеже, чувствующий, что он попал в цель и прицел верный. — Намного старше
— Я догоню!
Марина улыбнулась и покачала головой.
— В конце концов, дело не в этом… — она поправилась: — Не только в этом. Я, конечно, не хочу вас обидеть, но… Поймите меня правильно. Я не та женщина, которая вам нужна. — Она знала, что сейчас Кстин перебьет ее и начнет возражать, и потому поспешила добавить: — И вы не тот мужчина, который мне нужен. Я думаю, у нас с вами ничего не получится.
Красные пальцы Кстина играли ложкой, и на мгновение Марина подумала, что сейчас он начнет завязывать ее хитрыми узлами.
— Поэтому, прошу вас, — продолжала Марина, — не надо больше приезжать. Не потому, что я не хочу вас видеть, а просто потому, что это ни к чему. Правда…
В какой-то момент ей захотелось коснуться пальцами его большой красной кисти — просто так, ободряюще, чтобы немного смягчить жестокость своих слов, но Марина одернула себя, подумав, что Кстин может расценить это неправильно.
Кстин молчал.
— Я вам очень благодарна за помощь… И за… Цветы… — «Наверное, нужно было добавить — и за те чувства, которые вы ко мне испытываете… Но разве за это нужно благодарить?» — Но все же будет лучше, если мы больше не увидимся. Хорошо?
Он кивнул, будто не мог выдавить из себя ни слова.
Теперь они оба молчали, и тиканье часов, висевших на стене, походило на удары маленького, но очень острого топорика, разрушавшего тот хлипкий мостик, который, казалось бы, протянулся между ними.
Наконец Кстин не выдержал — он не мог больше слышать этих печальных ударов.
— А если… Если я стану тем мужчиной, который вам нужен?
В его голосе слышалось, усиленное двукратным «если», тихое отчаяние. В русском языке не существует более точного названия для этого настроения.
Если… Что, если? Ну, если бы… Тогда, наверное, все было бы хорошо… Но ведь… Нет никакого «если».
— Мы очень разные… — ответила Марина. — Мы слишком разные.
Да, это было так. И эта разница была для Кстина не только непреодолимой, но и унизительной, поскольку он был обычным спасателем из провинциального городка, а она — прекрасной женщиной, живущей…
«В этой гребаной Башне… »
Опять эта Башня — она вставала на пути, и вместе с тем от нее никуда нельзя было деться. Ее никак не удавалось сбросить со счетов, потому что — Кстин и сам это подозревал — если бы ( «опять это гнусное словечко!») Марина работала, скажем, парикмахершей в Серпухове, то вряд ли бы он испытывал к ней те же чувства, что сейчас, и дело тут было вовсе не в меркантильных интересах, а в чем-то другом, но он не мог бы сказать, в чем именно.
Наверное, в том, что Башня являлась частью ее жизни, следовательно, частью ее самой, и не будь Башни, то и Марина была бы немножко другая. Не та, которую он любил.
— Да, я понимаю, — сказал Кстин. Он снова попытался улыбнуться, но улыбка получилась неестественной
Он взглянул на часы — просто повод, хорошая мина при плохой игре: побелевшие пальцы капитана, крепко сжимающие мертвый штурвал тонущего корабля… «В самом деле, не уходить же, как побитому псу, зажав хвост между ляжек!» Посмотреть на часы… Это выглядело смешно, но это хоть как-то ВЫГЛЯДЕЛО.
— Ох, извините, заболтался. Мне пора. Спасибо за мороженое!
Чепуха, ерунда, рвущаяся с губ, и ни слова — о главном.
«Я тебя люблю! Нет, не надо! Это — то, что внутри меня. Не надо опошлять эти слова, выпуская их наружу; от этого они мгновенно упадут в цене».
Он пошел в прихожую и стал надевать кроссовки.
Видимо, Марина тоже чувствовала себя неловко. Она не знала, куда деть свои руки: то прятала их за спину, то складывала на груди…
— Вас проводить?
— Спасибо, я справлюсь. Серпухов — небольшой городок, но там тоже есть высокие дома. Мне доводилось пару раз ездить на лифте.
Марина непонимающе пожала плечами.
— Я не хотела вас обидеть. Я…
— Все нормально. Я… — «Я вас очень люблю!» — Я просто хотел пошутить. Не получилось. До свидания.
Он открыл дверь и вышел в холл. Подошел к лифту и нажал кнопку вызова.
Он стоял, задрав голову и внимательно разглядывая светящуюся полоску с меняющимися цифрами. Стоял, не оборачиваясь, сам не зная, чего он хочет в этот момент больше: чтобы она окликнула его или чтобы не окликала?
Марина тихо прикрыла дверь — настолько тихо, насколько могла: хлопок сейчас звучал бы не менее зловеще, чем удар молотка по гвоздю в крышке гроба.
Щелкнул замок, и в эту же секунду двери лифта открылись. Кстин шагнул в кабину и не оборачивался до тех пор, пока двери не закрылись и лифт не тронулся.
Потом… Марина сама не могла понять, что с ней. Она все сказала и сделала правильно и думала, что не могла сделать по-другому, но тяжелое чувство пустоты и одиночества вдруг резко усилилось.
Сначала она хотела завалиться на диван, поставить в видеомагнитофон какой-нибудь веселый фильм, но очень скоро поняла, что это не поможет. Она сойдет с ума, если немедленно не увидит Валерика — единственного человечка, который заполнял ее сердце и сознание целиком, настолько плотно, что ни для кого другого места не оставалось.
Она приняла душ, словно хотела смыть неприятный осадок, и еще для того, чтобы Кстин успел уехать — Марина подозревала, что этот парень может ждать ее на улице, — потом спустилась в подземный гараж (мотоцикла на стоянке не было), села в машину и отправилась на дачу, к маме.
Кстин покатил по проспекту маршала Жукова, твердо зная две вещи. Первое — он обязательно сегодня напьется. Это безусловно и даже не подлежит обсуждению.
Было бы неплохо, напившись, подраться с кем-нибудь. Нет, он был вполне миролюбивым человеком и прекрасно понимал, что это по меньшей мере глупо и нечестно — выплескивать свою злость на кого-то; уж лучше биться головой об стену, может, тогда полегчает? Но все-таки он решил, что, если кто-нибудь к нему привяжется… или даже косо посмотрит, он взорвется, как связка динамитных шашек.