Метрополис. Индийская гробница(Романы)
Шрифт:
— Но ты не намерен позволить?
— Нет, Ротванг.
— Опыт с Гель, значит, не сделал тебя умнее?
Джо Фредерсен молчал.
— Помнишь, — продолжал Ротванг, — как Гель чуть не на коленях умоляла тебя не строить подземного города для рабочих? Твоя мать с этих пор никогда не подавала тебе руки. Так возмущена была она. Но Гель была более кроткой. Она плакала и просила. И, быть может, ей удалось бы победить тебя, Джо Фредерсен, если бы у нее было достаточно времени, чтобы плакать и просить. Но она умерла… и ты построил свой знаменитый рабочий город…
— Я ни разу не жалел об этом до сегодняшнего дня.
— До сегодняшнего дня… Не чувствуешь ты разве, Джо Фредерсен, что сейчас занимается новый день, или ты забыл, что Фредер сын Гель.
— И мой сын… Девушка должна быть удалена из Метрополиса!
— Ты хочешь уничтожить ее? — спросил Ротванг спокойно.
Джо Фредерсен вспылил:
— Ты с ума сошел!
Ротванг молчал. Он не двигался. Его опущенное лицо было непроницаемо.
— Фредер — все для меня, — продолжал Джо Фредерсен. Он не знает этого. Быть может, сыновья никогда этого не знают. Быть может, судьба отцов — собирать для своих сыновей то, что кажется им сокровищем. Но для молодых это тяжелые камни, не имеющие никакой цены, и они бросают их прочь. Тогда, когда умерла Гель, я не пошел за ней, как ни хотел — потому что жило дитя, которое она родила мне. Я хотел сделать это дитя самым могучим человеком мира. Вся моя жизнь имела эту лишь цель. И я не откажусь от нее, потому лишь, что кроткая молодая девушка, которая немножко похожа на Г ель, хочет взять у меня моего сына.
— Значит, ты решил разлучить их?
— Твердо решил, Ротванг!
— Но это удастся тебе одним лишь путем.
— Каким же, Ротванг?
— Клин вышибают клином!
— Что это должно означать?
— Женщина против женщины, Джо Фредерсен!
— Я не расположен разгадывать загадки.
— Допустим, — сказал Ротванг, усмехнувшись, — что твой сын снова придет на собрание в оставленные копи и увидит девушку, маленькую святую проповедницу любви и жалости… и вдруг она начнет возбуждать рабочих к восстанию!
— Дальше, — сказал Джо Фредерсен после паузы.
— Или допустим, в один прекрасный вечер твой сын захочет посмотреть, как пляшут девушки в Иошиваре… и среди этих девушек будет Мария… Как ты думаешь, что подумает Фредер?
— Он подумает, что началось светопреставление или решит, что сам он сошел с ума.
— Но весьма вероятно, что он в твоем смысле исцелился бы… Неправда ли?.. При виде развенчанного своего божества?..
— Я думаю, ты можешь многое, Ротванг… Но душа этой девушки под двойной защитой — ее хранит и сама Мария, и любовь к ней Фредера.
— Я знаю, я никогда не решился бы посягнуть на душу Марии.
— Тогда я не понимаю тебя.
— Этого и не требуется. Я назвал тебе единственное верное средство отозвать своего сына с пути, на который привела его эта маленькая святая. Если ты решился, предоставь мне применить мое средство и не заботься ни о чем.
— Хорошо, — сказал Джо Фредерсен с побледневшим лицом.
И точно боясь, что он пожалеет о своем слове, если останется здесь еще хоть минуту, он молча повернулся, чтобы идти.
Ротванг не провожал его. Только улыбка, тонкая улыбка великого изобретателя следовала за Джо Фредерсеном, пока он скрылся из виду.
Затем Ротванг отошел от стены, прислонившись к которой он стоял. Он протянул руку, и свет маленькой электрической лампочки потух.
Ты должен уйти, милый — сказала девушка, и нежность её улыбки скрасила её слова.
Он умолял ее, как мальчик: еще пять минуток — еще две — еще одну минутку! Но кроткие руки Марии все же убедили его, хотя он и не понимал, как можно оставить ее в этих хмурых коридорах и вернуться одному на улицы города.
— Не забудь, — сказала она, покраснев, — что уже почти утро. Я не хотела бы никого встретить, я не хотела бы объяснять кому бы то ни было то, что самой мне кажется чудом…
И он, наконец, оставил ее.
Мария оставалась стоять неподвижно, пока не заглох шум его шагов. Тогда она глубоко, глубоко вздохнула и наклонилась, чтобы поднять маленький фонарик, который светил им.
Внезапно она насторожилась. Какой-то звук достиг её ушей.
Что это было? Казалось, под ногами человека оторвался камень, скатился куда-то вниз и остался лежать там.
Но, наверное, она ошиблась, или же камень, утомленный своим тысячелетним покоем, сам покатился, чтобы снова застыть. Здесь не могло быть никого, никого, кроме нее.
Почему же была она испугана? Она улыбнулась, подняла лампу спокойно повернулась, чтобы пойти, — чтобы пойти в город рабочих, который так хорошо был известен ей.
— Фредер, — произнесла она тихо. И еще раз: — Фредер.
Прислушиваясь, она остановилась. Тут было эхо? Нет. Это не могло быть эхом.
Чуть слышно откуда-то донеслось:
— Мария!
Она быстро обернулась, испуганная: неужели же он вернулся?
— Фредер, — позвала она.
Прислушалась… Никакого ответа!
— Фредер!
Ничего…
Но внезапно — легкое дуновение воздуха, от которого зашевелились волосы на её затылке. Точно ледяная рука погладила её спину. Легкое дуновение прошло по низкому коридору, точно мучительный глубокий вздох, который не имел конца.
Девушка стояла тихо.
Никакого ответа. Но в глубине коридора, по которому она должна была пойти, несомненно кто-то крался: ноги в мягких туфлях на суровых камнях. Это было — да, это было странно… Подкарауливал ее кто-нибудь? Человек приближался. Пусть он пройдет мимо? Да.
Налево от нее тянулся длинный коридор. Она хорошо не знала его, но она и не хотела идти этим коридором. Ей надо было только подождать, чтобы прошел тот человек, тот странный человек.
Она потушила лампу и осталась в полной тьме, прислонившись к стене чужого коридора. Она ожидала, она затаила дыхание.
Она слушала: крадущиеся шаги все приближались. Вот они уже здесь. Теперь они должны были — должны бы были пройти мимо. Но нет! Они остановились. Шаги остановились в том месте, где отходил коридор, в котором она стояла, и, казалось, ждали.