Меж двух океанов
Шрифт:
Ромеро, вероятно, был редким исключением. А сколько тореро сегодня доживает до этих лет, сколько их вообще покидает арену с целыми костями? Независимо от того, прошел ли он только что крещение как новичок или уже вознесся на вершину своей славы, его постоянно преследует двоякий страх: перед быком и перед… зрителем.
Для описания характера мексиканца можно собрать самые различные прилагательные. Он умеет быть веселым, откровенным, беззаботным, легкомысленным, меланхоличным. Вдруг на него что-то находит, и он становится темпераментным, возбужденным, вспыльчивым, горячим. Этим «что-то», как правило, бывает флюид, поднимающийся каждое воскресенье над гигантской бетонной чашей в квартале Ночебуэна, куда собираются разжигать свои страсти пятьдесят тысяч зрителей.
Самые страстные из них размещаются сразу же за контрбарьером, полутораметровой деревянной загородкой, которая вместе с барьером образует узкий коридор, окружающий всю арену. В коридоре находятся помощники тореро, фотокорреспонденты, кинооператоры, врачи и медсестры. Иногда там оказывается разъяренный бык, в ярости перепрыгнувший загородку, и заставляет пуститься наутек все, что только имеет ноги. Поэтому наиболее страстные болельщики готовы заплатить за самые дорогие билеты, лишь бы из первых двенадцати рядов — тендндос — иметь возможность наблюдать столь волнующее зрелище вблизи и без бинокля определять степень нервозности тореро, выходящего на арену. С наслаждением смакуют они рассеянный жест, которым он при смене мулеты принимает or помощника стакан с водой, чтобы быстро ополоснуть пересохший рот и, искоса взглянув на быка, определить, сколько сил еще осталось у его четвероногого соперника. Несколько часов простояли они в очереди за билетами только ради того, чтобы теперь иметь возможность вскакивать со своих мест, чтобы поймать одну из шляп, которую триумфально шествующий тореро возвращает публике. А также и ради того, чтобы не промахнуться, если тореро продемонстрирует свою неспособность или даже страх перед животным. Тогда в руках их быстро оказываются гнилые апельсины и яйца, которые они принесли с собой, в глазах сверкает гнев, уста извергают пулеметные очереди самых отборных ругательств. На арену летят зажженные шары скомканных газет, раздаются крики: «Позор, трус, убирайся отсюда, скройся под землю, если ты испугался ручной коровы, cobarde, cobarde!..»
А тореро стоит, опустив плечи, не поднимая глаз от носков своих запыленных туфель. Глаза его, еще минуту назад смотревшие четвероногой смерти прямо в лицо, теперь полны отчаяния и иного страха, более худшего — страха перед зрителем. Все дело в том, что именно он, зритель, решает, что после всего случившегося сообщат пс телефону в свои газеты репортеры, что спустя час разнесут мексиканские радиостанции по всему миру: «Ты вполне созрел для того, чтобы бросить арену и больше не показываться нам на глаза, убирайся, трус!»
Вместе с кинооператором мексиканского еженедельного выпуска хроники мы стояли у кинокамер на Пласа де Торос, в том самом коридоре между барьером и контрбарьером и не знали, куда нам девать глаза. В десяти метрах от нас под дождем оскорбительных плевков, ругательств, гнилых апельсинов погибал тореро, за нашими спинами бушевали разъяренные зрители.
— А знаете ли вы, что в Мехико существует Лига антитаурина, Общество охраны быков? — вдруг сказал кинооператор, вероятно для того, чтобы увести наши мысли от этого жалкого зрелища. — Я знал одного из членов этого общества, заклятого врага боя быков. Его можно было встретить на каждом состязании. И знаете, оказывается, зачем он сюда ходил? Чтобы полюбоваться на человеческую кровь. Когда ему удавалось ее увидеть, он поднимался и уходил довольный. Он радовался тому, что бык, его подопечный, все же отомстил за себя!
Смотрите-ка, Мехико держит мировой рекорд! На высоте двух тысяч двухсот метров над уровнем моря во всем мире нет другого такого большого города, хвастают туристские проспекты.
Так оно и есть на самом деле. Весьма живописно выглядит и чаша Долины Мехико, Valle de Mexico. Выбраться за ее край в окружающий мир по шоссе в любом направлении значит пересечь границу трех тысяч метров. То же самое ждет вас, если вы решитесь спуститься вниз к Тихому океану и перед возвращением в Европу хотя бы символически проститься с дальними краями.
А поскольку и гора цветных проспектов, и рекламный фильм фирмы «Пемекс», и друзья из посольства, и сеньор Таке упирали на то, что не поехать в Акапулько, безусловно, грех, на одолженном «форде» мы отправились с друзьями на юг.
Окрестности столицы всюду одинаковы. Пригородные трущобы, деревянные, из старого железа, кусты рицины с лохматыми листьями, повсюду агавы, магеи и снова магей, а среди них, словно покрытые инеем, лепешки опунции с краями, усаженными вкуснейшими в мире фруктами. Поэтому-то эти колючие бочоночки, tunas, поспешно собирают мальчишки, ловкими пальцами укладывают их в фанерные ящички. Нужно собрать таких бочоночков триста тридцать штук и отвезти в город, чтобы на рынке за них получить десять песо.
В тридцати четырех километрах от столицы машина взбирается на самое высокое место на всем пути. Оно называется Ла Сима, Вершина, и по карте находится на высоте 3 008 метров над уровнем моря. Тут дует довольно холодный ветер, и здесь, в субтропиках, вполне пригодился бы даже шерстяной свитер! Спустя четверть часа езды слева у дороги появились четырнадцать трубчатых крестов.
— Понимаете… как бы это вам сказать, у нас в Мексике нет смертной казни, вместо нее применяется ley fuga.
— Как и в соседней Гватемале.
— Да. Убит при попытке к бегству. Чуть дальше, вон там, граница федерального округа. Как-то сюда вывезли повстанцев и сказали, что они свободны и могут идти. Их расстреляли в спину из пулемета. И теперь здесь стоят вот эти кресты…
За Вершиной шоссе на протяжении каких-нибудь двадцати километров соскальзывает в долину. Стройные сосны отступают перед тропиками — плантациями сахарного тростника и рисовыми полями. По склонам поднимаются палисандровые жакаранды, они сейчас как раз цветут великолепным синим цветом, а вот калабасовое дерево, которое в последний раз мы видели в Гондурасе! Темно-зеленые глянцевые плоды величиною с детскую голову растут на ветвях развесистой кроны, их можно встретить даже на покрытом лишаями стволе дерева. А вокруг снова Мексика, знакомая уже нам по дороге через Оахаку: кактусы всех сортов и размеров. Из кактусов здесь делают заборы, на кактусах сушат белье, вот только не успели еще применить их как телеграфные столбы!
— Все это нужно будет заснять на кинопленку, когда будем возвращаться!
— не заснимем, вот увидишь! Времени не будет. Давай остановимся и снимем сейчас!
Мы не остановились и не сняли. До Акапулько, мол, далеко, почти пятьсот километров, это значит, что мы бы до вечера к побережью не добрались. Так оно и случилось, что на сказочный городок, который вслед за тем появился из-за поворота справа, мы посмотрели лишь объективом фотоаппарата и поехали дальше. А это было всемирно известное Таско, живописный набор кубиков, разбросанных по склону, наподобие Монте-Карло или Алжира, а скорей всего Константины, пожалуй потому, что ей, как и Таско, также не хватает моря.
Зато Акапулько поистине жемчужина океана. Это Рио-де-Жанейро в миниатюре. На рельефном фоне прибрежных вечнозеленых гор разбросаны украшения, созданные человеческими руками, — и очаровательные маленькие виллы, и легкие, как воздух, отели из стекла и бетона, и террасы для загара, и причальные дамбочки с треугольниками парусов, и небольшие деревянные срубы, разбросанные среди огромных валунов. В противоположном направлении из океана торчат окаменелые караваи и сахарные головы, связанные друг с другом всякими мысами и заливами и окантованные золотыми позументами пляжей. На показательную Калету — Заливчик — ходят купаться с утра. После обеда лучше ходить на пляжи Орнос или Анауак, там такой великолепный пенистый прибой, ни большой, ни маленький, но, понимаете… Кроме того, особенно славятся купания при луне. Жаль, что мы приехали, когда луна в последней четверти!