Меж молотом и наковальней
Шрифт:
— Издеваться над раненной некрасиво, — скорее по привычке съязвила я. — Лучше добей.
А, может, точно добьет?
— А за этим дело не станет, когда ты мне расскажешь все, что знаешь.
Я засмеялась.
— Боже, вы тупые? Ничего я не знаю! Никого я не покрываю.
Я подняла голову и узнала того самого высокого из машины. Явился-таки, какая радость. И впервые я смогла разглядеть его во всех подробностях, запоминая каждую черточку совершенного лица. В могилу унесу, но и оттуда ненавидеть буду.
Красив, сволочь.
Такому и уродом быть, никто не заметит. Наверное, в другом месте и в другое время я могла бы в такого влюбиться. Не как в партнера, как в учителя, в человека, которым жаждешь восхищаться, на которого так хочешь быть похожей. Но сегодня у меня только одно желание — ненавидеть.
Гад, одним словом. И мой палач.
— Кто вы? — прохрипела я. — Чего хотите?
— Ты, а не вы, девочка, — поправил он, присев на краешек стола. — Я не люблю ваших глупых, человеческих условностей.
Человеческих? Ха!
— Бессмертный. Так чего тебе от меня-то надобно, старче?
Ты жеж сволочь, не проймешь. Даже не пошевелился, будто и не было попытки уязвить, ужалить побольнее. Увы, так просто умереть мне не дадут…
— Ты удивишься, — он еще раз ласково провел пальцами по моей щеке.
Тонкие красиво вылепленные губы его растянулись в издевательской улыбке. И я вдруг поняла, что можно бояться еще больше. И еще, и еще, по резкой нарастающей, когда остается в этом мире даже не боль — только ошеломляющий страх. Ничего больше. Только страх.
— Твоего убийцу. Мне. Нужен. Твой. Убийца.
— Я не знаю, — прошептала я, не понимая, чего от меня хотят. — Я же говорила… пожалуйста, поверьте.
Последние слова я произнесла рыдая от бессилия и ужаса. Только не опять…
— Непослушная девочка, — почти нежно сказал он. — Я же приказал говорить мне ты…
Я задрожала. И ударил. Не физически, ментально. Так, что на миг заболела каждая клеточка.
— Попроси еще раз.
— Прошу… поверь, — послушно выдавила я разбитыми в кровь губами. От страха, медленно переходящего в ужас, даже телесная боль стала казаться неприятной занозой где-то в глубине сознания. Теперь существовал только мой палач. Его слегка прищуренный взгляд, его ироничная улыбка… его слова.
— Я знаю, что ты знаешь, а чего ты не знаешь, — едва слышно продолжил он. — Но ты кого-то очень сильно задела, моя девочка. Он так старается, чтобы тебя прикончить. И я хочу знать почему.
Его холодные пальцы скользнули с моей щеки на шею.
— Ты странная, девочка моя, — продолжал он. — Сначала разжалобить леди-дракон, как и других обитателей Магистрата, потом это, — он дотронулся до мерки, отчего меня будто током пронзило. — Анри. Гордый, унылый вампир. Мне все время
Страх вдруг отхлынул, оставив пустоту и безразличие. Так уж бывает — бояться можно только до определенной черты, а дальше — будто отключает. Меня отключило.
— Какая уж тебе-то разница? — выдохнула я, вдруг набираясь смелости. — Добей меня и оставь в покое.
Он вновь усмехнулся.
— Успеется…
— Садист!
— Я? Нет — инквизитор!
Издевается. Он все еще надо мной издевается! И боль куда-то уходит, а остается лишь холодный, всепоглощающий гнев. Как же я тебя ненавижу!
— Это ты — враг Маши? — поняла я наконец-то. — И не меня сейчас ты терзаешь, ее, правда? Так насладись, сволочь! Моей подруги ты все равно не получишь!
— Думаешь? — невозмутимо спросил он. — Скорее не враг, девочка моя, всего лишь соперник.
— Если ты действительно инквизитор, то какого черта? — прошипела я. — Я ведь пострадавшая, а не подозреваемая! Почему вы меня мучаете? Что вам от меня надо?
— Мое дело — сохранить мир между смертными и бессмертными, — спокойно ответил инквизитор. — Любой ценой. А если ценой будет жизнь какой-то девчонки, то, представь себе, никто не возразит. Потому…
Он вновь взял меня за подбородок, заставив посмотреть себе в глаза.
— Я буду знать и помнить то, что помнишь ты… И если ты сама не знаешь, за что тебя так, то я просмотрю твои воспоминания, минута за минутой, и узнаю. Не волнуйся… узнаю и отомщу за тебя, моя девочка.
— Но…
— Жаль, конечно, ты красивая. А скоро погибнешь. Вы, смертные, редко выдерживаете подобное, сходите с ума, умираете, но какая мне-то разница? Твоя красота все равно мимолентная, как и красота любой смертной. Сегодня вы цветете, благоухаете, а завтра — превращаетесь в уродливых омерзительных старух. Ну зачем тебе стариться? Пусть тебя запомнят такой… красивой. А завтра ты переродишься и вернешься в лучшую семью, лучшее тело. Страдания перед смертью очищают. Ты больше не будешь одинока, обещаю. Будет лучше.
— Нет…
Глаза его стали ближе. Дыхание обожгло кожу, и капля пота сбежала по моей щеке подобно слезе. Или это и была слеза?
— Пожалуйста, не надо, — выдавила я.
— Что, девочка моя? Хочешь жить?
Я моргнула.
— В одиночестве? В боли? Ну зачем?
Уже и не страшно, даже хорошо. Спокойно. И в самом деле — зачем? Зачем жить, бороться? Ведь все в этом мире никому не нужная суета. Мелочь. Важны лишь его глаза, обещающие долгожданный покой. Мягкость его касаний, ласковые узоры кончиками его пальцев на моей шее. Важное его дыхание, шепот слетающий с таких красивых губ. И даже скрип двери, где-то далеко, почти нереальный, ничего испортить не может.