Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен
Шрифт:
Только и всего?
— Но я же сам руковожу действиями парламента, — усмехнулся я. — Это дитя я держу в ежовых рукавицах.
— Дети растут, ваша милость. И когда ваш сын будет еще ребенком, парламент может возомнить себя его старшим братом. Кто станет править тогда?
— Я не позволю парламенту вознестись слишком высоко и вновь ограничу его полномочия после разрыва с Римом.
— Подрезанные живые изгороди растут гуще и быстрее, это подтвердит вам любой садовник. А люди, вкусившие власть, аппетит теряют редко.
Он
— Сейчас я вынужден воспользоваться их услугами. Или вы предпочли бы, чтобы я распустил всю эту братию и правил самовластно, как Нерон? Силы небесные, какая заманчивая мысль! — Я улыбнулся. — Но боюсь, как раз этого не потерпят мои подданные. Король не всегда может поступать по своей воле… Надо обходиться тем, что есть.
Я глянул в окно на помутневшую Темзу, уныло несущую свои воды к морю.
— Тем не менее я учту ваше предостережение, — серьезно сказал я, похлопав Кранмера по плечу. — И знаете, Томас, я прихожу к выводу, что вы обладаете политическим чутьем. Это меня радует!
Он вяло усмехнулся.
— А теперь перейдем к более приятным вещам. К вашему посвящению. Сия восхитительная церемония…
Такой она и оказалась. Но еще более приятным для моих ушей был предшествующий ей простой обряд в уединенных покоях Вестминстера. Там Томас Кранмер в присутствии благоразумных свидетелей торжественно заявил, что не намерен подчиняться Папе, если распоряжения оного пойдут вразрез с волей короля, законами королевства или законом Божиим. Первые два пункта соответствовали моим творческим замыслам, а третий, безусловно, допускал мое собственное толкование.
Перемены начались.
XLVIII
Я решил, что Страстную седмицу новый архиепископ проведет с невиданным размахом.
— Так ли уж необходимо все это, ваша милость?
Кранмер выглядел несчастным в меру своей осторожности. Он действительно склонялся к реформаторам, но не смел открыто высказывать свои убеждения.
— Безусловно.
— Даже…
— Даже преклонение перед распятием в Великую пятницу. Я сам возглавлю процессию кающихся.
Кранмер попытался улыбнуться.
— Ползком к распятию? — рассмеялась Анна. — Это же пережитки седой древности! Любовь моя, вы сотрете себе колени в кровь.
— Придется потерпеть. Необходимо соблюсти все ритуалы, даже те, что отжили свое, дабы убедить народ: разрыв с Римом не означает отказа от истинной веры. Ну а после Страстной пятницы наступит Пасха.
— И вы представите вашу новую королеву…
Мы стояли возле большого окна в королевских покоях Вестминстера, куда прибыли перед Страстной седмицей. Внизу по двору аббатства сновали, словно муравьи, вереницы послушников. Они тащили охапки ивняка и ветки вербы для грядущего Вербного воскресенья.
— Да. У нас есть личные причины для празднования, и в подготовке к нему мы провели намного больше сорока постных дней.
Она рассмеялась, раннее апрельское солнце ярко освещало ее молодое лицо, исполненное надежды, и я почувствовал, что душа моя поет.
— Мы не будем дожидаться пасхального восхода солнца. Нет, вы выйдете со мной на первую ночную праздничную службу в канун Пасхи.
Ее глаза радостно вспыхнули.
— У меня есть новое серебристое платье. Оно будет красиво сиять в свете факелов!
— Вы будете подобны сказочной королеве, — улыбнулся я.
Двор собрался на празднование Вербного воскресенья. Я дал понять, что хочу видеть всех, и никто, разумеется, не ослушался. Хотя я скрывал, почему это так важно для меня. На торжественную обедню в Большом зале Вестминстерского дворца пришло около сотни человек. Наряды не отличались разнообразием; все новое и лучшее приберегалось для главной пасхальной службы. Да, представляю, какую великолепную картину предстоит мне увидеть ближайшей ночью!
Анна стояла среди придворных дам, официально она еще числилась фрейлиной королевы, хотя ее бывшее величество ныне звалась вдовствующей принцессой Уэльской и к тому же давно не жила при дворе. Поэтому как бы абсурдно и глупо ни выглядела почтительная свита, я держал ее во дворце.
Мне вспомнилось, сколько молодых красавцев ждало меня возле моих покоев, едва я успел стать королем. Где-то они теперь? Уильям Комптон, Эдвард Гилдфорд, Эдвард Пойнтц — все умерли. А те, кто еще жив — Карью, Невилл, — изрядно постарели, раздобрели и обзавелись двойными подбородками, причем ума в их головах за прошедшие двадцать лет явно не прибавилось.
На мгновение я представил, каким будет Уэстон через двадцать лет. Пока он выглядел миловидным, почти как юная девица, а такая красота быстро увядает; к сорока годам подобные херувимчики становятся пресыщенными жизнью баловнями, чьи лучшие подвиги остались в прошлом. Ему бы лучше побыстрее жениться, найти приличную партию. Анна увлеченно щебетала с ним. Порой мелкие детали остаются в памяти, но мы не придаем им значения… Так вскользь бросаешь взгляд на дерево, которое начинает терять листву, и остаешься безучастным.
Вот уже Кранмер появился перед нами в полном блеске епископского облачения. Воздев руки, он благословил наше собрание.
По залу прошел священник с серебряной чашей и окропил нас святой водой. За ним следовали два клирика в покаянных пурпурных мантиях, вручая веточки вербы каждому «пилигриму».
Кранмер торжественно произнес:
— В давние времена люди приветствовали приход нашего Господа в Иерусалим пальмовыми ветвями, так давайте же и мы воздадим Ему должное. Храните бережно сии скромные ветви мира во славу Господа, и да поможет Он вам в духовных странствиях.