Между двух миров
Шрифт:
Ты останавливаешься напротив двери, пальцы привычно складываются в йондаль — ключ, деревянные доски, небрежно сколоченные между собой, разбегаются в разные стороны, будто застигнутые врасплох коварной волной прилива.
Ты перешагиваешь невидимый порог, и со всех сторон набрасывается оглушительный звук танцевальной музыки. Над головой вертится искусственное солнце, яркий свет бьет в глаза, разгоряченные тела двигаются как куклы на ниточках. Мерный, пульсирующий звук, тыц — тыц — тыц, проникает под кожу, стучит в висках.
Протискиваясь сквозь толпу к барной стойке, ты закрываешься щитами от душной ментальной и тепловой волны, но тебя все равно слегка подташнивает.
Невосприимчивые хити, местные генномоды, тощие, длинные и волосатые,
Обойдя барную стойку, ты толкаешь дверь в подсобное помещение, с надписью «только для персонала» и оказываешься в тишине и стерильности. Кафельная плитка, разделочные столы, холодильные шкафы и плиты, которые ни разу не нагревались. На крючках висят белые халаты. Ты берешь один из них и идешь к одному из холодильников, тяжелая металлическая дверь с щелчком поддается, ты заходишь и закрываешь её за собой.
На столике при входе лежит стопка прозрачных, похожих на полиэтиленовые, пакетов. Ты берешь один. Холод приятно обжигает ноздри, горло и нёбо, ты дышишь, голодно и прерывисто, боль в руках отступает. Пальцы снова привычно складываются в йондаль, перед тобой распахивается портал.
Ты раздеваешься, складываешь вещи в пакет, включая бумажник и телефон, надеваешь стерильный халат и шагаешь в портал. Помещение по ту сторону сильно напоминает раздевалку фитнес клуба, куда ты ходишь по пятницам, шкафчики с кодовым замком, скамейки, душевые кабины с резиновыми ковриками. Ты находишь пустой шкафчик, складываешь туда вещи, достаешь оттуда длинный шелковый халат и регистрационный браслет. Переодевшись, входишь в еще один портал.
По эту сторону все тихо и вальяжно, приглушенный свет, высокие арочные своды, холодный воздух, радужные фонтаны, бассейны, наполненные серебристым туманом, солярий, массажные столы, чуть дальше молочно — белые залы для медитации. Ты проходишь насквозь купальные комнаты и поднимаешься по лестнице в главный зал. Тебе не хочется заходить, ты останавливаешь в двух шагах от порога.
Бэль уже знает, что ты здесь, сейчас она вежливо распрощается, наградит всех улыбками, кого — то поощрительно коснется, кого — то откровенно проигнорирует и выйдет к тебе сама. Твое появление, конечно же, поднимет волну сплетен и слухов, перешептываний по углам, но Бэль всегда будет выше этого. Её власть над незыблемыми пороками бесконечных сущностей Творца, ставит её вне законов этикета и дипломатии. Каур дэ роа, властители тайных дум и желаний, владетели памяти, к ним приходят с самым грязным, самым позорным, с самым неупокоенным, как к священнику на исповедь, облегчить эо. И хотя грех, как понятие у Неведомых отсутствует, право на тайну исповеди соблюдается неукоснительно.
— Моя дорогая, — она берет тебя за запястье, проводит длинными пальцами по сгибу, по тонкой линии кожи между манжетой и ладонью, ткань опасно набухает. — Плохо выглядишь, надо бы тебе навещать меня почаще. Пойдем в спальню, я вызову доктора, надо заменить манжеты. Её тягучие, сладковатые интонации раздражают, от них чесаться хочется, будто блох подхватил. Ментальные щиты костенеют и каждое слово разрождается эхом в голове.
Окна комнаты выходят на площадь Улья и тебе хорошо виден черный, как дамарит, Сато Рау. Неблагодарное сердце. Черный прямоугольник — символ вероломства людей. Напротив него растет новое Древо — отель, казино, бары и рестораны. Древо раскинулось гигантскими ветвями и тянется кроной все выше и выше. Ты не хочешь смотреть и задвигаешь шторы, но память услужливо дорисовывает и улицу, и площадь, и туманный канал, где длинные лодки — хогги мерно покачиваются на молочных волнах, а перевозчики-халли кутаются в непроницаемые плащи.
Порт совсем рядом. Он выглядывает из тумана двумя узкими башенками Ткачей. Ты слышишь призывный горн эртхаала и застываешь, вцепившись в мягкую, бархатную ткань цвета сливочного мороженого.
Ты помнишь огни на мостике, рифлёные ребра, тяжелые, взмыленные бока парусины, как гигантское тело плавно меняет траекторию, как стекает конденсат по внутренним переборкам и сокращаются мышцы на брюхе, перекачивая тонные воды от глотки в хвост, а через поры под давлением вырываются клубы пара.
Ты скучаешь по дому.
Ты или она?
Ты отходишь от окна и садишься в кресло. Вся мебель в комнате от Ариоко Дацани и сделана из прозрачного, гибкого кассия. В центре, в метре от пола, висит кровать, застеленная шелковым покрывалом.
Все Дома Кауров похожи друг на друга. Стерильный минимализм, чем меньше вещей, тем проще поддерживать нейтральный энергетический фон.
— Анна, тебе налить? — спрашивает Бэль. На маленьком столике рядом с ней зеленоватый палисс, в крутобокой бутылке с печатью дома Серахье, бутылка красного кахорского и чайник с белым чаем. Бэль знает о твоих слабостях и пристрастиях много, но за тридцать лет ты уже привыкла отказывать себе во многом из того, что любишь.
— А кофе у тебя есть? Желательно черный, с сахаром.
— Только не говори, что ты тоже из тех, кто подсел на эту коричневую гадость.
Лицо Бэль не выражает брезгливости, оно ничего не выражает, у каур дэ роа почти отсутствует мимика, кожа белая, гладкая и натянутая на череп, как на барабан, но эхо пренебрежения ты чувствуешь. Ответа не требуется и ты молчишь.
В полной тишине расцветает портал и появляется доктор Меррато.
Черный строгий костюм висит на костлявой фигуре, водянистые глаза подтекают, он склоняет голову, выражая почтение, и проходит к тебе. Ставит на пол чемоданчик, открывает и достает ампулу и шприц. Ты закатываешь рукава, расстегиваешь манжету, ткань промокла и прилипла, попытка размотать причиняет боль.
Бэль ставит свой стакан на столик, подходит и опускается перед тобой на колени, ты видишь как у нее размываются зрачки, она любит боль и впитывает её, как губка.
В конце зимы варлаки сбрасывают шипы, весной, как почки на деревьях, пробиваются новые, набухают, слезятся, маленькими черными нарывами, им нужно много ультрафиолетового излучения и сухая, пресная среда, никакой соли и никакой воды. Сопредельные штаты идеальное место, особенно в летний сезон, когда перекрывают воду и чистят фильтры, если бы не одно «но», бесконечное волновое излучение. Высокая степень восприимчивости к микро, радио, электромагнитным волнам. В зародышевом состоянии шипы реагирует на все, даже на очень громкий звук, и хотя татуировка смягчает удар, рассеивает множественные атаки, часть все — таки приходится пропускать через себя. Жажда вызывает спазмы, стягивающие манжеты мешают энергообращению и сжимают сосуды, так сильно, что кровь застаивается, и появляются гематомы и поэтому сейчас твои руки фиолетово — зеленые от запястья до локтя. Доктор делает уколы и два поперечных надреза, выпустить кровь, прочищает каналы, смазывает поврежденные ткани липким секретом эрга. Ты откидываешься в кресле и закрываешь глаза.
Ты считаешь шипы атавизмом, от которого давно надо избавиться. Война окончена и вы не охотитесь на себе подобных, они потеряли смысл. Вот только служители Дома Ратхи, к сожалению, утратили память о том, как изменить конфигурацию оболочки.
Душные и влажные, как тропические ночи, видения набрасываются из темноты. Белые, студенистые, как медузы эрги, гигантские глубоководные черви оплетают твоё тело, ты слышишь смех Бэль и видишь мерцающие огни портовых доков. Ты видишь лицо мальчика. Он хищник, он щурится, продолговатыми, острыми, как бритва, зрачками пронизывая вечерний сумрак, за тонкими губами острый ряд зубов, он охотник. Тело узкое, гибкое, сильное. Он улыбается тебе, в его улыбке нет бога, он переплетение голода, жажды и темноты, скрестив ноги, он плывет через туманный канал, отталкиваясь длинным шестом, хогг у него цветастый и яркий, с ядовитой красной бахромой по краям. Здесь, в чаще города, в холодном доспехе каменной кладки, он проплывёт мимо. Он сыт.