Между двух миров
Шрифт:
Парламенту предстоит утвердить этих самозванцев, всех триста двадцать — оптом. Комиссия по проверке мандатов уже внесла в палату такое предложение, и оно будет обсуждаться вечером.
— Мне очень советовали послушать Матеотти, — сказал Ланни. — Как вы думаете, он будет говорить?
— Будет, если ему не помешают, — ответил журналист, и Ланни спросил: — Как бы мне попасть туда?
— Попробую провести вас с собой на места для представителей печати. Вы не могли бы назваться корреспондентом какой-нибудь газеты?
— Думаю, что Лонгэ будет рад, если я пришлю ему корреспонденцию.
— Социалистическая газета! Нет, не годится. Не стоит нацеплять на себя
— Платите, сколько нужно — расходы за мой счет, — сказал сын Бэдда.
— Слишком много платить тоже не годится, — объяснил Корсатти. — Только напугаешь и вызовешь подозрение.
Они взяли такси и поехали в палаццо Монтечиторио, украшенный обелиском дворец, где происходили заседания палаты депутатов. У входа журналист взял приятеля под руку и сказал швейцару: — Мой помощник. — Он сунул ему в руку пять лир, и они вошли. — Не подмажешь — не поедешь! — сказал Корсатти. У Ланни было хорошее место, откуда он мог наблюдать, как творится история, и перед ним развернулись сцены ожесточенной и свирепой борьбы.
Джакомо Матеотти был секретарь социалистической партии и лидер ее парламентской фракции. Это был человек лет сорока, но юношески стройный, с нервным и немного печальным лицом. Корсатти сказал, что он часто улыбается, открытой, детской улыбкой, но вряд ли им придется увидеть эту улыбку сегодня. Ланни согласился с замечанием Лонгэ, что подвиг Даниила во рву львином сущий пустяк по сравнению с тем, как ведет себя этот идеалист-итальянец. Он не орал, не ругался, он говорил спокойным, твердым голосом, перечисляя факты, набрасывая картину политической жизни страны за последние два года. Ни одно обещание, данное людям труда, не выполнено, зато по приказу богачей отменен налог на наследство. Финансовые отчеты фальсифицируются; никакого сокращения расходов не произошло, вместо этого свирепствует оргия хищений. Ближайшие помощники главы правительства контрабандой провозят оружие в Югославию и состоят на откупе у нефтяных магнатов. Это насильники и обманщики, которые добились успеха на выборах с помощью жесточайшего террора; и вот они теперь явились в палату, чтобы получить официальную санкцию своих преступлений.
Так построил свою речь Матеотти. Он не довольствовался неопределенными упреками; выдвигая обвинения, он каждый раз подробно указывал место, время и сумму денег. Он разведал о своих противниках всю подноготную — как видно, он мог бы продолжать свою речь целые часы. Перед ним лежала груда документов. Преступники, которых он обвинял, сидели перед ним, и они ответили на эту речь взрывом ярости. Фашистские депутаты, около двух третей парламента, вскакивали с мест, размахивали кулаками и буквально визжали от бешенства. Угроза убийства была в их глазах и в их криках. Хрупкий человек на трибуне побледнел, но не отступил, и как только крики улеглись, неумолимо продолжал свою обвинительную речь. Все, что говорилось в палате, стенографировалось и рано или поздно могло дойти до народа.
Это продолжалось два часа — казалось, что фашистский режим рассыпается у всех на глазах. Сторонники Муссолини выкрикивали оскорбления и проклятия, один из них подбежал к скамьям оппозиции и зарычал в лицо левым: «Masnada!» — то есть, банда негодяев. И вдруг— Ланни не мог уследить за быстрым ходом событий — началась рукопашная. В мгновение ока она превратилась во всеобщую свалку: каждый тузил первого попавшегося под руку политического противника. Это было последнее, что видел Ланни в итальянском парламенте, так как Корсатти шепнул:
— Надо спешить на телеграф. — И вышел в сопровождении своего «помощника».
Ланни отправил по почте рекомендательные письма и ждал ответа. С одним-двумя он мог бы запросто явиться сам и сберечь таким образом время, но, по правде говоря, у него сейчас совсем не то было на уме: ему хотелось пожать руку Матеотти. Он весь горел от восторга перед его подвигом, перед его великолепным мужеством, и он чувствовал потребность сказать это Матеотти. Не каждый день удается увидеть героя.
— Что же, его нетрудно повидать, — сказал Корсатти, — пойдите к нему в бюро социалистической партии. К нему идут все со своими жалобами и обидами. Вы, наверняка, застанете его там, если фашисты еще не захватили его.
Ланни предстояло узнать одну истину, а именно, что настоящие герои редко имеют героический облик, особенно за кулисами. Новый премьер-министр Италии старался придать себе вид героя: он выпячивал грудь и подбородок, он наряжался в костюм опереточного адмирала, но Матеотти не имел ни времени, ни желания актерствовать. Он сидел у заваленного бумагами стола и был похож на переутомленного редактора какой-нибудь газеты перед выпуском номера. Люди приходили и уходили, телефон звонил, через несколько минут предстояло совещание партийного руководства, на котором надо было решить, покинуть ли депутатам-социалистам палату.
Ланни излил все, что было у него на сердце. За его восторгом скрывалось чувство вины; ему тоже следовало быть человеком железной решимости, а не сидеть между двух стульев, меняя свои взгляды при каждом новом доводе. У этого итальянца с львиным сердцем были все оправдания, которые приводил в свою пользу Ланни. Он был сын богатого помещика, адвокат и культурный человек; без сомнения, и он любил музыку и искусство и мог бы использовать свой досуг для наслаждения жизнью. Слово «герой» звучит возвышенно, когда встречаешь его в исторических книгах, но дьявольски неудобно быть героем, и Ланни бывал им только в мечтах, а в реальной действительности у него нахватало на это стойкости. Джакомо Матеотти, разумеется, не знал всего этого. Он видел красивого, пылкого юношу-иностранца с румянцем энтузиазма на щеках и огнем восторга во взгляде. И секретарь урвал минутку, чтобы объяснить особенности итальянской обстановки отпрыску фирмы Бэдд.
Да, организованные рабочие поистине в трагическом положении; они совершенно безоружны, если не считать морального и духовного оружия; они очутились лицом к лицу с такими врагами, которые сами себя награждают кличками — «дикари», «проклятые» и «отчаянные».
Хотя власть и находится в руках фашистов, они сумели довести тираж своих газет всего лишь до четырехсот тысяч, между тем как тиражи оппозиционной печати превышают эту цифру вдесятеро. Долго ли насильники будут терпеть такое положение? До каких пор преступники будут допускать публичное обличение своих преступлений? Страшно даже подумать о том, что может случиться; с этими мыслями просыпаешься ночью и весь день думаешь и не находишь выхода.
Ланни рассказал о том, что случилось с Барбарой Пульезе.
— Бедняжка! — воскликнул Матеотти. — Я хорошо ее знал; мы не раз с ней спорили на партийных собраниях. Нельзя не сочувствовать людям, доведенным до отчаяния, но трагическую ошибку совершают те, кто размахивает незаряженным ружьем. Теперь мы пожинаем плоды подобной неразумной тактики; на мне лежит тяжкая задача: заставлять людей сдерживаться, мириться с тем, что их убьют, умирать без сопротивления, когда нашим врагам угодно их убивать. Список наших мучеников еще далеко не полон.