Между двух миров
Шрифт:
Все это пришлось очень кстати для Ланни и Мари. Три года прошло с тех пор, как началось их сближение, — достаточно долгий срок, чтобы обнаружить обоюдные слабости и недостатки. Связывавшее их чувство не угасло, но умственные интересы их порою сильно расходились. Мари не интересовалась политикой и старалась не говорить о ней. Ланни не мог или не хотел держаться этого правила. Он продолжал встречаться с людьми, разжигавшими у него интерес к политике, с людьми, которых ненавидела и боялась его подруга. Он знал это и старался не упоминать о встречах с ними; но каким-то образом всегда обнаруживалось, где он был, и, если даже он таил от нее свои мысли, Мари угадывала их, и это
Может быть, каждый из них и нашел бы в себе силы оставить в покое другого с его взглядами, но мир и мировые события не оставляли никого в покое и назойливо требовали внимания. Оккупация Рура продолжалась, и вопли, доносившиеся из Германии, раздирали слух всей Европы. Германия лежала во прахе, и Франция наступила ей на грудь. Оставалось выбирать: либо сочувствовать Франции, либо быть другом бошей и, следовательно, подозрительной личностью. Дени де Брюин приходил с совещаний своей партии и рассказывал, что он видел и слышал, что предпринимает Пуанкаре и чего ждут от этих мер его сторонники. Ланни все это казалось ужасным, почти безумным; но он знал, что Мари разделяет эти взгляды; а Мари знала, что Ланни они ненавистны. Единственным средством избегнуть ссоры было отгородить какие-то участки своей души и таить их друг от друга.
По окончании Лозаннской конференции, в середине лета, в Париж приехал Робби. Он провел воскресенье у де Брюинов. Робби слушал рассказы Дени, они беседовали, как два деловых человека, понимающих друг друга; но Ланни знал, что отец говорит не все, что думает. Когда они остались наедине, Робби заметил, что Франция запуталась окончательно, а люди, подобные Дени, не хотят этого видеть. Он сказал, что Пуанкаре, по сути дела, очень робкий и неумелый бюрократ, раб рутины и канцелярщины; он надавал французскому народу обещаний, но не может их выполнить, и теперь чертовски напуган, потому что после всех посулов, с которых он стартовал, он не знает, как прийти к финишу.
— Франция может измором довести Германию до банкротства, — сказал Робби, — но этим она ничего не выиграет и только погубит и Германию, и себя. Если смотреть правде в глаза, то Франция не располагает достаточными экономическими ресурсами для той военно-стратегической роли, которую она из гордости берет на себя. С ее стороны благоразумнее было бы примириться с положением второстепенной державы и связать свою судьбу с судьбой Британской империи; но Франция медлит и медлит, пока не будет слишком поздно и англичане, может быть, не захотят возобновить предложение о союзе.
Робби Бэдд, разумеется, возликовал, узнав о повороте в жизни сына. Ему было безразлично, как его первенец зарабатывает деньги: любой способ привьет ему здоровые навыки и научит юношу заботиться о самом себе. Робби обещал раструбить в Ньюкасле, что Ланни стал одним из виднейших художественных экспертов на континенте; он будет доказывать, что старые мастера — это форма капиталовложений, с которой может поспорить только нефть. Он доставит ему уйму клиентов, быть может, мачеха Ланни будет из первых. Не может ли Ланни предложить какие-нибудь картины, которые смягчили бы суровую наготу стен в доме Эстер?
А Иоганнес Робин — написал ли Ланни мальчикам о своих успехах? Да, Ланни написал, и они ответили, уговаривая его приехать в Берлин, чтобы делать дела. Среди аристократии и других пострадавших от инфляции классов многие продавали принадлежащие им произведения искусства, и многие преуспевающие спекулянты скупали их. «Напишите, есть ли у вас что-нибудь порядочное», — нацарапал Иоганнес Робин в приписке к одному из писем.
— Он купит все, что ты ему предложишь, просто для того, чтобы угодить тебе, — заметил Робби. Но у Ланни не было охоты делать дела на таких началах.
Этим летом разруха в Германии достигла высшей точки. Чтобы поддержать пассивное сопротивление в Руре, Германия напечатала и истратила около трех с половиной триллионов марок; а по странному закону инфляции следствие по силе своей во много раз превосходит породившую его причину. В конце мая этого года один американский цент стоил тысячу пятьсот марок, а в конце июля — уже десять тысяч. За границей вычислили, что при помощи этого «трюка с маркой» Германия выкачала свыше миллиарда долларов у одной только Америки; львиная доля этой суммы прилипла к рукам спекулянтов, и фирма «Р и Р» была одной из самых удачливых.
В сентябре Германия капитулировала, она не могла больше прокормить свое население. Шахтерам и металлистам Рурской области предстояло работать под контролем французов. Пуанкаре и его сторонники торжествовали. Это было оправдание их политики и — наконец-то! — гарантия мира. Ланни не был в этом уверен, но он радовался всякой возможности примирения и вежливо выслушивал мужа Мари. Когда он поехал с ней на Ривьеру, он думал, что счастье их, наконец, обещает стать прочным.
Но как раз в Бьенвеню появилось маленькое облачко — не больше ладони. Бьюти написала сыну, что Курт находится в ужасном состоянии из-за событий, происходящих на его родине, и она опять полна страха за него. Ланни надеялся, что капитуляция Германии положит конец этому смятению, но оказалось, что Курт один из тех немцев, которые не собираются капитулировать. Из дому он получал отчаянные письма; он не хотел показывать их своему другу, он не хотел говорить о них; его музыка становилась все более и более мрачной, и червь страха неустанно глодал сердце Бьюти. В один прекрасный день ее возлюбленный решит, что музыка его не удовлетворяет, и он вернется на родину, чтобы бороться за освобождение фатерланда.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Над бездной
Юные Робины всеми силами старались изобрести какой-нибудь способ быть полезными Ланни в его новой профессии, и вот, наконец, этот способ был найден.
Ланни — деловой человек, и папаша Робин тоже. Робин давал деньги взаймы и при этом накапливал много сведений о делах важных лиц. Он всегда рад был помочь таким людям, просто по доброте сердечной, но брал с них за это 10 процентов — ставка, установленная в Германии, — и, конечно, требовал от них гарантии.
Случалось, что они владели ценными картинами и предлагали их в качестве обеспечения. А откуда дельцу знать их истинную стоимость? Стало быть, папаша Робин нуждался в советах эксперта. Действительно ли он нуждался или делал вид, что нуждается, чтобы быть полезным красивому сыну Робби Бэдда, занимавшему выдающееся положение в обществе и так прекрасно аккомпанировавшему его дорогим мальчикам? Этого Ланни никогда не узнает; просто ему снова положат в руки легкие деньги — вот и все.
Сперва он ответил, что слишком занят и не может сейчас приехать в Берлин, то есть в вежливой форме дал понять, что такое малозначащее предложение не стоит его внимания. Папаша Робин предложил слишком мало и получил отказ. Разумеется, мальчики потребовали, чтобы он поправил дело; и вскоре Ланни опять получил от них письмо, в котором говорилось, что один из видных немецких аристократов оказался в затруднительном финансовом положении; он владеет дворцом возле Берлина и другим в Мюнхене, и оба они наполнены сокровищами искусства, из которых многие предназначены к продаже; конечно, она будет производиться в строгой тайне — такие люди не любят огласки. Папаша одолжил этому джентльмену кучу денег, так что и он будет причастен к продаже. Если Ланни и его друг Кертежи приедут и займутся этим делом, они окажут большую услугу папаше, и все заинтересованные лица могут заработать большие суммы денег.