Между двух миров
Шрифт:
— Вы знакомы с Пьетро Корсатти?
— Простите, я уже сказал, что не буду отвечать.
Наступила пауза.
— Вы говорите, что восхищаетесь мужеством, молодой человек. Вы полагаете, что у вас хватит мужества вынести то, что мы с вами сделаем?
— Как американский гражданин, я требую, чтобы мне дали возможность снестись с послом Соединенных Штатов.
— Вам не разрешат сноситься с кем бы то ни было, пока вы не ответите на мои вопросы, и предупреждаю вас, если вы на них не ответите, вам вряд ли доведется еще с кем-нибудь сноситься.
Ланни знал, что посол Чайлд недавно вернулся в Америку; но даже и в этом случае он мог оказаться полезным.
— Заметьте, что бывший посол знает меня лично и очень скоро осведомится обо мне.
— Откуда
— Мой отец пригласил его на завтрак во время Генуэзской конференции, два года тому назад, и я тоже был при этом. Отец был личным другом покойного президента Гардинга, который назначил мистера Чайлда на этот пост. — Ланни считал, что не мешает нагромоздить побольше таких данных; положим, что он выдержит пытку, но незачем подвергаться ей без надобности. — Кроме того, отец один из столпов республиканской партии в Соединенных Штатах, и если журналисты узнают, что его сын находится в руках итальянских властей, со стороны посольства последует энергичное вмешательство.
Ланни расстрелял все свои заряды, и теперь ему оставалось только ждать; скоро выяснится, попал ли хоть один в цель. — Отведите этого молодца в коридор и ждите, — сказал Бальбо. — Да смотрите за ним хорошенько.
Ланни усадили на скамью — вместо спинки можно было прислониться к каменной стене. По бокам в полном безмолвии сидели два стража. Он старался вникнуть в свое положение и решил, что Бальбо пытался запугать его, а так как это ему не удалось, то сейчас он, наверно, выясняет некоторые вопросы по телефону. Досуга у Ланни было много, и он пробовал угадать содержание этих телефонных разговоров. Знает ли новый посол о Бэдд ах? И как он поступит? Ланни знал, что Чайлд наводняет американские журналы восторженными похвалами Муссолини и его режиму. Держится ли новый посол тех же взглядов? Не решит ли он швырнуть Ланни на съедение римским волкам? Мысль не из приятных!
Вот уже во второй раз Ланни прикрывается именем отца и его влиянием, чтобы выпутаться из опасной передряги. Это унизительно, но разве были у него шансы спастись, если бы он назвал себя Блэклессом, племянником известного агитатора-революционера? Нет, конечно, сам Робби пожелал бы, чтобы в критическом положении он был Бэддом и всячески использовал это имя.
Что происходило в действительности, Ланни узнал позже. Мари не стала телефонировать князю, она села в такси и отправилась в американское посольство. Посла не было, но она поговорила с поверенным в делах, ему не пришлось растолковывать, что в Коннектикуте существует фирма Бэдд или что Роберт Бэдд принадлежит к числу лиц, финансирующих республиканскую партию. Будучи светской женщиной, Мари знала, в каком виде представить дело. Она рассказала о чрезмерно экспансивном юном любителе искусства, который послушал красноречивого оратора и поддался чувству преклонения перед героем.
Дипломат усмехнулся и сказал, что и сам он был когда-то молод. Он пообещал, что, если Ланни попадет в беду из-за своей чрезмерной восторженности, посольство заверит итальянское правительство в том, что он человек хорошего круга и совершенно не опасный. Дипломат ничего не знал о похищении Матеотти; он сказал, что очень сожалеет об этом, но как официальное дипломатическое лицо он не может вмешиваться в итальянские дела.
Вот почему с Ланни, когда его привели обратно в кабинет к генералиссимо Бальбо, заговорили другим тоном.
Генералиссимо Бальбо удовольствовался тем, что сказал:
— Мистер Бэдд, итальянское правительство вынуждено потребовать от вас немедленного выезда из нашей страны.
Ланни сказал:
— Пожалуйста, когда угодно.
— Куда вы желаете выехать?
— К месту моего жительства на Французской Ривьере.
— Сегодня вечером есть поезд. Вы с ним уедете.
— Я, видите ли, приехал в автомобиле.
— Ах, у вас есть машина?
— Есть. Я путешествую не один.
— Кажется, с женщиной?
— Да.
Ланни уже спрашивал себя, не придется ли ему отказываться отвечать на дальнейшие вопросы о Мари; но таких вопросов не последовало.
Генералиссимо сказал:
— Вы и ваша спутница уедете сегодня же. Сколько человек помещается в вашей машине?
— Пять.
— Вот эти же двое конвойных сядут с вами и будут сопровождать вас до самой границы. Они не выпустят вас из виду, пока вы не окажетесь за рубежом.
— Будет очень тесно, у нас много багажа.
— Придется вам отправить багаж каким-нибудь другим путем. Эти люди поедут с вами.
— Нельзя ли, чтобы они ехали в другой машине?
— Не вижу причин вводить итальянское правительство в расход.
— Если затруднение только в этом, я охотно беру расход на себя.
Бальбо на минуту задумался. Боялся ли он, что быстрая машина может легко скрыться от «сопровождающих»? Как бы то ни было, он холодно ответил: — Нет, это невозможно. Они поедут с вами до границы. И выехать придется немедленно.
Шофер в мундире фашистской милиции отвез Ланни и его провожатых в гараж, где стоял его автомобиль. Ланни получил машину и повез обоих фашистов в отель. Там они пошли за ним наверх. Мари шагала по комнате из угла в угол, вне себя от страха; когда Ланни вошел, она опустилась в кресло и едва не лишилась чувств. Он объяснил ей положение, но это не очень ее успокоило; при виде двух мрачных и свирепых фашистов в мундирах ей пришло в голову, что готовится второе дело Матеотти. Не говоря ни слова, она бросилась к телефону — позвонить в посольство и объяснить положение поверенному в делах. Он сказал ей, что уже говорил с Бальбо и тот заверил его, что ничего плохого нескромному молодому американцу не сделают — его просто хотят выслать за пределы страны, пока он еще не успел натворить бед.
Служащие отеля отнесли багаж вниз и кое-как сложили его в машину. Большая сенсация в этом роскошном заведении, событие, о котором будут долго шептаться, — но открыто никто не посмел проявить любопытство в присутствии фашистских стражей. Явление, как убедился Ланни, характерное для насильственного режима; никто не останавливается, чтобы расспросить или хотя бы поглазеть; у всех только одна-единственная мысль: уйти подальше от того места, где творится насилие.
Когда четверо пассажиров заняли места в машине и отправились в это необычное путешествие, оставалась каких-нибудь два-три часа до наступления темноты. Никакие дипломаты в мире не могли вполне успокоить Мари, и пока эти двое фашистов сидят в машине, сердце ее не будет биться ровно. В самом Риме фашисты еще вынуждены были до известной степени сдерживаться, здесь были посольства и корреспонденты газет со всех концов мира; но в провинции, в отдаленных сельских округах вооруженная власть не знала удержу. Шоссейная дорога к северу, куда направлялись путешественники, проходила по довольно пустынным местам, она — вилась по горным проходам, где им попадалась лишь крестьянская лачуга или пастухи со своими стадами. И скоро наступит ночь!
Сказал ли кто-нибудь конвоирам Ланни, что им разрешается попугать двух stranieri [24] и поучить их почтению к пресвятой деве и папе, к древним римским «fasces» и новой Римской империи? Или же то было их собственное вдохновение, национальный юмор, стихийный вклад в дело фашизма? Как только машина оказалась за пределами Romae beatae — благословенного Рима, — они стали рассказывать друг другу, какого мнения они об этих двух кровопийцах и что еще может случиться с ними, прежде чем они покинут землю Италии. Солдаты употребляли самые хлесткие словечки родного диалекта, и ни Мари, ни Ланни не понимали их, но злобный тон был достаточно красноречив. Оба они догадывались, что их нарочно пугают; но как знать, не будут ли слова претворены в дело? Пропуск они получили только устный, и вряд ли представится возможность апеллировать к властям по пути.
24
Иностранцев (итал.).