Между мгновениями
Шрифт:
– А где же ты взял молоко в Яффо?
– В гостинице живёт коза, - машинально улыбнулся Казимир, но тотчас улыбку спрятал, и лицо его покорёжила тень, - я пережил свой потоп, только не вода обрушилась на мой ковчег, а кровь.
Казимир потряс фляжкой и продолжал:
– Вода спала - кровь не спадёт, и мне не спастись. Я теперь, как Ной выпил вина от вашего виноградника и обнажил себя посреди еврейской судьбы.*
– Но ты же не еврей, Казимир? Здесь много сумасшедших без тебя. А у евреев одна национальность - космополиты. Посмотри на меня. На лбу моем галутное тавро.*
___________________
Я теперь, как Ной -" И стал Ноах земледельцем, и насадил виноградник. И выпил он вина, и опьянел, и обнажил себя посреди шатра своего". Брейшит (Бытие) 9:20,21.
Галутное тавро - Галут (ивр. транск.): изгнание, эмиграция, скитание, рассеяние, диаспора, чужбина. Дух галута восходит к ассирийскому пленению десяти колен Иудейского ( Северного ) царства в 8в. до н.э. и Вавилонскому пленению и разрушению Первого храма в 6в. до н.э.
На реках Вавилонских - там сидели и плакали, вспоминая о Сионе.
Псалом 137.
– Евреями не рождаются...
Если зов возвращения занесёт Вас ранним утром на одну из вершин Иерусалима, то оглядитесь окрест. Чистое, умытое росой солнце с удивительной ясностью очерчивает даже самые мелкие детали домов так, что кажется: не сам город перед глазами, а его искусно сработанный макет и достаточно лишь протянуть руку, коснуться крыш, окон, фыркающих на перекрёстках машин, и время начнёт покалывать кончики пальцев и дрожью забираться под самое сердце. И тогда острая боль осознания того, что только здесь Вечность отряхивает со своего плаща прах истории, пронзит вас и вам захочется напомнить забывчивому миру: упавший с неба камень в Дельфы - давно не пуп земли. Если посмотреть на землю глазами Бога, то видно, как Иерусалим поднялся омфалом круглым* и кажется, лишь первый зов, и Иерусалим взлетит над миром в Его объятья.
Но я глядел на Иерусалим глазами Казимира. И ему в диковинку: как ни крути головой, а ни одной трубы не увидишь. Для глаз, уставших от российских дымов над городами, это удивительно и ты понимаешь: вечность не дымится углём, язычеством и каторгой, а живёт в умытых и нагретых солнцем камнях Иерусалима, к ним лишь надо, возвратившись, припасть и очиститься от скверны разума.
Но на то он и Казимир, с въедливым взглядом профессионального фотографа, чтобы примечать вокруг себя всеми видимое, но невиданное: конечно, звёзды зажигают, но кто будет задирать голову, если под ногами так много земной мишуры? Мы уже проехали больницу Шеарей Цедек*, а Казимир вслед, как будто глаза его зацепились за только ему видимый кадр, спросил:
– Джимми, а почему труба квадратная?
Я сотню раз видел эту трубу, торчащую посреди больницы, ну какие мысли может навеять труба, если она не дымит?
Казимир всё больше опрокидывался в свой новый, как самопальный еврей, печальный образ:
– Я понимаю, что больница, - бормотал он, - но не крематорий же. Такие квадратные трубы я видел в Дахау*. Вот ты еврей и мне скажи: если еврей просто есть и ему живётся хорошо, а может даже ещё лучше, он в этом виноват? А если виноват, то кто виновен в его вине?
– О чём ты, Казимир?
– его я почти не слышал, а
__________________
...омфалом круглым - Омфал - "пуп земли". Самый знаменитый из омфалов (возможно метеорит) находится в Дельфах (др.-греч.г. В нем находился храм Аполлона). В Дельфах проходили общегреческие пифийские игры.
Шеарей-Цедек - (ворота праведности, справедливости) Одна из центральных больниц Иерусалима.
Дахау - 1-й концентрационный лагерь на окраине г. Дахау (близ Мюнхена).
Яр-Ирушалаим - Иерусалимский лес. Место отдыха. Находится в черте города.
накапливается. Сродни усталости металла. И тогда от дуновения ветра, от пустого окрика начальника, от фиаско перед любовницей, от пролетевшей ненароком мухи бедняга - сердце рвётся пополам.
Я остановил машину и повернулся к Казимиру. В ушах моих звенело:
виноват, виноват, а Казимир всё говорил: надрывно и бессвязно:
– Я о том, что если обвинять, то надо всех. Или же всех надо оправдать.
Обвиняют или оправдывают всех: от Бога до самих евреев. Но Бог, якобы, ни причём, ибо он неподсуден, а вина евреев - тема скользкая, болезненная, с
антисемитским душком, а потому в притворном обществе запретная. Поэтому и остаются в виновниках трупы плохих вождей. Они теперь пригодны для битья. Вот Гитлер кривляется в каком-то мюзикле, а Сталина загадку пытаются расшифровать по бреду его сочинений. А я тебе, еврею, так скажу. Вот Европа. Какой призрак сегодня бродит по ней? Еврейский мёртвый дух. Я был в Польше, проехал по парижам. Умирающие еврейские кладбища, оставленные Богом синагоги. Евреев продолжают сдавать и предавать, а призрак всё вопиёт, как папаша Гамлета. И о чем он вопит? О Шейлоке,* о Христе, о подаренном миру Боге? Так вот, Джимми, быть евреем на юру и отрекаться от еврейства ради свободы постижения мира - и то, и это несёт в себе вину за Катастрофу, а раз так, то в судьбе евреев в обозримом будущем ничего не изменится: они будут вечно гонимы, преданы, причём преданы своими и чужими.
Завидев интимный, по совместительству шашлычный столик с лавками по бокам средь нагромождения камней и библейской зелени, я остановил машину. Последние слова Казимира, неслышные из-за пульсирующих в моём мозгу вопросов и никогда неслыханные раньше, вдруг отчётливо проявились ощущением: всё же с Казимиром что-то произошло. Казимир свалил с плеч фотодостояние на стол.
– Давай садись и рассказывай, - я решил пойти на абордаж его смятений.
– Ты не слушаешь меня, не хочешь слышать. Вам бы, евреям, только говорить самим.