Между жизнью и смертью
Шрифт:
– Очень хорошо, – Банда переглянулся с Бобровским – сведения немец сообщал важные, они полностью совпадали с тем, что рассказывала бывавшая у Гржимека дома Рябкина. – Он брал с вас какие-нибудь деньги?
– О, да! И немалые – я заплатил ему целых двадцать пять тысяч марок.
– И вам не показалось странным, что за такое гуманное дело, как усыновление сироты, надо платить такую большую, даже по вашим понятиям, сумму?
– Я еще заплатил и десять тысяч долларов в Одессе врачу больницы, из которой получил нашего мальчика. Господин Гржимек говорил, что деньги нужны для оформления документов – для того, чтобы подкупить страшных советских бюрократов, которые не желают добра своим маленьким несчастным согражданам.
– Ясно.
– Он, наверное, действительно подкупил, потому что проблем у меня не возникало нигде.
– Понятно.
– И что же теперь мне делать?
– А как вы думаете? – горько усмехнулся Банда. – Представьте себе, что у вас украли ребенка. Представьте, что вы его ждали, мечтали о нем, что ваша жена ходила девять месяцев беременная, может быть, плохо себя чувствовала, а потом, в один "прекрасный" день, вдруг раз! – и нет у вас ребенка. Вам бы понравилась такая ситуация?
– Это ужасно.
– Хуже, чем ужасно, – Банда в сердцах сплюнул под ноги и закурил, нервно щелкнув зажигалкой. – Не знаю, на вашем месте я бы очень серьезно подумал над тем, как можно исправить ситуацию. Ведь впереди вас ожидают огромные неприятности – просто катастрофа.
– Подскажите, господин офицер, что мне надо сделать? Я готов на все...
– Вот это правильно. Слушайте меня внимательно: самое лучшее – быстренько разворачивайтесь и немедленно возвращайтесь в Одессу. Найдите в роддоме Ольгу Сергиенко, мать ребенка, и отдайте ей ее сына.
– Но мои деньги? – возопил несчастный немец, ни на секунду не забывая о вложенной в это сомнительное предприятие огромной сумме.
– Боюсь, с деньгами будет полный швах – вчера была арестована главврач больницы, которой вы заплатили. А мы едем разбираться с господином Гржимеком. Поэтому, кстати, и не сможем проводить вас до Одессы.
– Вы меня отпустите одного?
– Да. Вам ведь некуда деваться. Граница для вас теперь закрыта, – припугнул немца на всякий случай Банда, – а если вы и вырветесь в Германию с мальчиком на руках, вас тут же накроет Интерпол – мы совместно занимаемся расследованием этого преступления. Так что решайте сами, чего вы боитесь больше – потерять деньги или пойти в Сибирь.
– Господи! – немец в тоске закрыл глаза, откинувшись на подголовник сиденья, – Так как, господин Берхард?
Несколько минут Берхард молчал, и в салоне висела напряженная тишина.
– Я еду в Одессу! – наконец решительно произнес, открывая глаза, немец. – Я отдам сына его матери. Как, говорите, ее зовут?
– Запишите – Ольга Сергиенко, – Банда протянул незадачливому "папаше" ручку и листок бумаги.
– Так, я записал. Вот только как уговорить расстаться с мальчиком Хельгу...
– Ну уж уговорите как-нибудь!
– Конечно.
– Господин Берхард, скажу вам откровенно – вас следовало бы задержать и сдать в милицию в ближайшем городе. Но у нас сейчас просто нет на это времени. Поэтому мы вас отпускаем. Более того, если сегодня вечером ребенок вернется к матери, я обещаю вам полную свободу. Вас не привлекут к ответственности, вы будете проходить по делу исключительно в качестве свидетеля, а не соучастника. Вы будете вольны хоть завтра вернуться домой.
– О, спасибо, герр офицер!
– Не за что. Только смотрите, не хитрите. Все зависит теперь от вас.
– Да-да. Простите меня, если можно. Я не знал, что делаю. Желаю вам быстрее арестовать этого негодяя. До свидания, господа офицеры, – он выбрался из "Опеля". – Искренне желаю вам удачи!
Захлопнув дверцу, он зашагал к своей машине.
Еще несколько минут, как заметили Банда и Бобровский, он отчаянно жестикулировал, что-то объясняя жене.
Затем "Мерседес" с баварскими номерами, развернувшись на узкой дороге, спокойно покатил назад, к Хмельницкому, и дальше – на Одессу...
– Банда, ты опять сыграл не по правилам, – заметил Бобровский. – Мы обязаны были его задержать, сдать в органы – он ведь соучастник. У него украденный ребенок! А ты его отпустил на все четыре стороны...
– Сергей, если сегодня вечером Ольга не поцелует своего сына – а я почему-то уверен, что этот немец обязательно вернет ребенка! – ты сможешь отдать меня под суд. Да я и сам явлюсь с повинной. Но я чувствую...
– Ну-ну, – неопределенно хмыкнул Бобровский, когда "Мерседес" Берхарда скрылся из вида. – И что теперь?
– Теперь – в Прагу!
Банда завел двигатель и погнал машину к границе...
II
Ольга Сергиенко только-только отошла после наркоза.
Еще вчера, во время ее первого "просыпания" после дозы обезболивающего наркотика, она узнала, что ее ребенок родился мертвым. Страшная весть обрушилась на нее, как лавина, и, не выдержав этого, Оля потеряла сознание, перепугав врача и медсестру.
Когда ее привели в чувство, она попыталась вскочить, куда-то бежать, что-то делать, но тут же жаркой волной нахлынула боль, и Ольга упала на кровать, не сумев даже сесть.
К вечеру в палату зашел Андрей, ее муж, – весь почерневший и осунувшийся от горя. В порядке исключения ему это разрешили, уж слишком неординарный был случай. Он пытался держаться, подбадривая жену, отвлекая ее от страшных мыслей, но потом не выдержал и сам, и две женщины, лежавшие вместе с Олей в послеоперационной палате, стыдливо отвели глаза, чтобы не смотреть на рыдавших обнявшихся супругов.
Проведя бессонную ночь, на следующий день Ольга даже не чувствовала усталости, осознавая только одно – у нее больше нет ребенка. Он умер.