Межесвет
Шрифт:
Бремя вины и раскаяния легло на его плечи не сразу. Он был голоден, действительно голоден, а экстренные ситуации требуют радикальных решений. Экзалтора удивляло лишь одно: что эти люди, алчущие чужой плоти, до сих пор не сожрали друг друга. По их словам, они забрели в пустыню еще детьми, влекомые любопытством, и не смогли найти обратного пути. В окончание истории он охотно верил — здесь не было ни единого ориентира, — но что заставило их забраться так далеко от дома? Соль защипала ему глаза, когда он поднял отяжелевшие веки и взглянул на две согбенные фигуры, колдовавшие над котлом. Старость уравняла их, сделала одинаковыми: брат и сестра, Гензель и Гретель, Сильвестр и Сильвия. Может, они боялись одиночества? Или любили своих двойников, свои зеркальные отражения так сильно, что сердце вздрагивало при мысли о расставании, а для удара не поднялась рука? Любовь сплела их в единое целое: такого не бывает между людьми, живущими среди благ цивилизации.
Сперва они втащили Шадрена в хижину и долго жаловались, какой он измученный и худой. Потом без лишних церемоний стянули с экзалтора брюки, отложив в сторону кожаный пояс, перевернули на спину, ощупали его бедра и ягодицы и решили, что он все-таки пригоден в пищу. Он еще тогда понял, что близнецы разного пола, потому что женщине нравилось гладить его смуглую кожу и совать пальцы куда не следует, а мужчина взирал на это с неодобрением. Старуха напоминала усохший скелет, грязная латаная одежда висела на ней как на вешалке, лоб казался до безобразия высоким, а оставшиеся волосы образовали вокруг головы белый пуховый венец. Он хотел спросить хозяев, чем они питались все это время, кроме случайных путников, но слишком устал, чтобы говорить. Фрей влетел в хижину без стука, нарушив неписаный закон, и был жестоко наказан. Пока женщина ворковала над Шадреном, предвкушая отличный ужин, старик захлопнул дверь и гонял птицу по комнате до полного изнеможения обоих, а затем додумался набросить на нее сеть. Фрей кричал и отчаянно бил крыльями, но смерть наступила быстро. Как и его прежний хозяин, он погиб от ножа.
Шадрен проснулся от боли. Старуха водила по губам экзалтора чашкой с зазубренным краем, и по его подбородку, застревая в жесткой щетине, струились капельки крови. Он не брился уже очень долго, не было желания и сил. Женщина стирала кровь пальцем, совала в рот и повторяла процедуру.
— Сладко, — шамкала она.
Над чашкой вился дымок, а от одуряющего запаха на глаза навернулись слезы. Еда. Настоящая горячая еда. В последнее время Шадрен питался одним сырым мясом, иногда оно не успевало остыть, прежде чем попадет в желудок, но вот уже много дней он не ел ничего и держал во рту кусочки льда, чтобы утолить жажду. Он отдал бы все за кусок свежего хлеба или ложку гречневой каши, а тут — мясной отвар. О боги, как он был им тогда благодарен, а хозяева, видно, рассчитывали, что от чашки супа экзалтор станет толще раза в полтора. Надо отдать им должное: брат и сестра принялись за путешественника, когда от Фрея остались одни воспоминания. Они разбивали птичьи косточки куском льда и высасывали содержимое, а затем крошили остатки в пыль и ссыпали в кипящую воду, но это варево уже не насыщало. Они проголодались опять, потому что голод вечен, он будет приходить снова и снова, пока вздымается грудь.
Плавая в котле, Шадрен не чувствовал своих ног. Наверное, у него бы достало сил оттолкнуть этих дикарей, видевших в нем лишь большой ломоть мяса или затравленное животное, не способное на бегство. Но экзалтор смотрел на двух стариков и сознавал, что они блуждали в пустыне десятки лет, так и не сумев выбраться, и обосновались в долине, защищенной от ветра двумя рядами скал, когда надежды уже не осталось. Ему было некуда бежать — разве что в холодный мир белизны, от которой болели глаза.
— И что же тебя спасло?
— Голос Идрис, — охотно ответил Шадрен. — Она оставила во мне частичку себя, как часто бывает с теми, кто нам небезразличен. Я вылез из котла, повинуясь этому голосу, схватил со стола нож и перерезал им глотки, как свиньям. Они собирались разделать меня этим ножом, так что вряд ли заслуживали лучшей смерти. Затем я похоронил их. — Экзалтор помолчал. Рядом с Мортой лежал сложенный вчетверо плащ, а на нем хрустальная маска. Ружье одиноко стояло у стены. — Морвена возвращает мне все, чего я лишился: мои вещи, мои воспоминания. Это прощание?
— Тебе решать, человек.
— Спасибо, что заступилась за меня. Перед своими сестрами.
Морта холодно взглянула на него.
— Не стоит благодарности. Я действовала не в твоих интересах.
— Чем же я так тебе не нравлюсь?
— Ты приносишь несчастье.
Это заявление вызвало горькую улыбку на его губах. Родителям Шадрена пришлось продать лавку с пряностями, чтобы покрыть его игорные долги. Отец был отчасти виноват в пристрастии мальчика к азартным играм, так как сызмалу водил его на скачки, и одной маленькой победы хватило, чтобы Шадрен окончательно увлекся. В пятнадцать лет он не представлял своей жизни без всплесков адреналина, которыми сопровождались удачные партии, и имел обыкновение обирать противников до нитки. Он не просто выигрывал, он втаптывал оппонентов в грязь, не забывая о грязных словах и неприличных жестах. История окончилась тривиально до безобразия: появилась одна девушка, не из его круга, и Шадрен проиграл ей все, что принадлежало ему и его семье. В тот вечер он впервые познакомился с отцовским ремнем, хотя родитель бил его скорее из отчаяния, а не ради того, чтобы преподать урок, а на следующий день Шадрен ушел навсегда. Он мог стерпеть побои, но немой укор в глазах матери был для него как ножом по сердцу.
Шадрен решил, что его соперница жульничала, и несколько дней следил за ней. Ее кисть двигалась под столом, но в ладони ничего не было. Ее губы что-то шептали, но он не мог разобрать слов. Именно тогда он узнал о тех, кого называют ведьмами. Первым побуждением было сказать родителям, оправдаться перед ними. Потом он отбросил эту мысль. Будь она хоть самой Богиней, отныне ему не доверят и монеты.
Вступление в Гильдию было неплохим шансом реабилитировать свое честное имя и отомстить всем ведьмам сразу. Шадрен не знал, подойдет ли он для такой работы, хотя рос здоровым и крепким, но все оказалось проще, чем он представлял. Выяснив, сколько ему лет и кто его родители, мальчика отвели на нижний этаж подземелья и оставили наедине со странным существом, с головы до ног облаченным в черное. Видны были только тонкие руки, прозрачные и отсвечивающие голубым, судя по всему, принадлежащие женщине. Позже он разглядел, что ее стан окутывает не ткань, а складки мерцающего дыма. Колдунья говорила о чем-то неважном, не имеющем отношения к делу, обращаясь скорее к невидимому собеседнику, чем к Шадрену. Потом она начала спорить с невидимкой, понизив голос до страстного шепота, и это продолжалось несколько минут. Мальчик вслушивался в ее слова с любопытством, но ровным счетом ничего не понял. За ним пришел мастер, колдунья ограничилась рассеянным кивком, словно потенциальный претендент в экзалторы нисколько ее не интересовал или она успела позабыть, зачем его привели. Шадрен ее больше не видел: ни среди Вираго, ни в рядах обычных ведьм. Тогда он не придал этому значения, как и тому, что экзалторское снаряжение, которым его снабдили спустя месяц, было новехоньким: плащ с иголочки, на него шитый, на ружье ни царапинки, на маске ни единого скола.
Позднее мальчик с удивлением узнал, что подавляющее большинство экзалторов были выходцами из благородных семей и все они без исключения — белоручки и недотроги. Практически каждый носил в душе бремя вины и явился в Гильдию за искуплением.
— Можно мне продолжить?
— Конечно, — пожала плечами Морта.
Шадрен смотрел на огненные перья на ее капюшоне, пока у него не начало рябить в глазах, а потом заговорил. У городской стены он встретил ведьму, бледную и исхудавшую, как он сам. Она пересекла ледяную пустошь, но ее не пустили в Альдолис. При виде Шадрена, двигавшегося вперед одной только силой воли, ее глаза зажглись надеждой. Ведьма практически повисла на нем и стала умолять взять ее с собой.
— Скажи, что мы пришли вместе. Если останемся здесь, то погибнем, так не лучше ли соврать? В этом нет ничего постыдного. Я готова назвать тебя отцом своего ребенка, хоть ты и экзалтор.
Шадрен тупо глядел на нее. Он плохо соображал.
— Почему они не дают тебе войти?
— Потому что я не чудовище. Только он. — Ведьма пошарила позади себя рукой и вытолкнула на свет дрожащего от холода демоненка с заостренными ушками и перепончатыми, как у дракона, крыльями. Тощий скелет обтягивала темно-серая кожа, покрытая мелкими чешуйками на плечах и коленках, узкие глаза без белков были темными и непроницаемыми. Когда он вырастет, крылья поднимут его в небо, но для ведьмы, его матери, существует лишь один путь — вниз. — Если ненавидишь меня, так пожалей малыша. Смотри, — она заплакала, — у него живот вздулся от голода.
— Я могу взять ребенка. Но не тебя.
Ведьма перестала лить слезы и замерла, не веря своим ушам. Потом инстинктивно прижала к себе демоненка и выдохнула:
— Почему?
— Таковы правила. — Он принес Идрис в жертву этим 'правилам'. Отступать уже было поздно. — Это место для падших. Ты ведьма, и ты в своем уме.
— А ты человек, — прошипела она. — Мы могли войти втроем, как семья. Ты знаешь ответ, экзалтор? Привратница гонит меня прочь.
— Ответ? — переспросил Шадрен.