Мгла
Шрифт:
Он не заметил соседку, которая поздоровалась с ним. Запрыгнул в Рейндж Ровер и погнал. Гонял по Москве, не выбирая направления, лишь бы ехать, двигаться. Никого не видеть и не слышать. На третьем транспортном кольце попал в пробку. Справа мигала поворотником красная мазда-трешка, симпатичная блондинка просила пустить в его ряд. Он притормозил, она повернулась, и он прочел по губам «спасибо». Милые такие пухлые губки.
К черту! Убраться куда-нибудь, где нет ни одной бабы! Зудин свернул на Волгоградку, доехал до Кузьминок, бросил машину и пошел в парк. Он выбирал глухие углы, чтобы вокруг никого
Люди были везде, и больше женщин, чем мужчин. Словно агенты скрытого наблюдения, вели за ним слежку. Зудин свернул с дорожки и пошел в лес. Бродил, уперев глаза в землю, словно посох; смотрел вверх, завидуя беспечности птиц. Пока не встретил упавшее дерево, и сел на него. Комары налетели на него со всех сторон. Зудин сорвал ветку, чтобы отмахиваться.
Но мысли были назойливей, чем комары. Была бы здесь Ромашка, ей и комары не помеха. Встала бы к дереву и сняла джинсы. Этого он и хотел. Назойливые комары мешали грешить со своими мыслями. Наташка приедет и успокоит его. На какое-то время, пока он не захочет чего-нибудь новенького.
Зудин попробовал представить у дерева Ольгу. Вот она стягивает джинсы, наклоняется и прогибает спину. Да, она обалденная. Но почему у нее такое недоуменное лицо, как будто он вынуждает ее делать что-то не свойственное женщине. Так не заводит. А Наташка заводит. Грязная сука с отвисшими сиськами, с натертыми губами, которые никогда не закрываются, — заводит. Он застонал от отчаяния.
Деревья, немые свидетели его терзаний, жалели его, тянулись листвой, словно хотели погладить. Зудин поднялся и пошел бродить под ветвями, понуривший голову заплутавший блудник.
Так прошел день. Зудин устал и хотел пить. Пора было возвращаться. Он пошел наугад, не выбирая направления. Вышел на Кузьминскую улицу и направился к Заречью, где оставил Рейндж Ровер. К счастью, в машине оказалась вода. Зудин долго пил большими глотками. Потом чистился. Приводил в порядок брюки и обувь. Он всегда возил в машине белую рубашку, на случай, если вдруг будет важная встреча, а он не успеет заехать домой переодеться. Он снял футболку, обтерся ей, и надел рубашку.
Глава ХХIII (окончание)
Невдалеке за деревьями была церковь. Зудин подумал о церкви, только когда увидел ее. Он удивился, что эта мысль не пришла ему в голову раньше. Он почувствовал себя, как тонущий в океане, который неожиданно встретил доску. Он смотрел на белеющую за ветвями церковную стену, и ему хотелось заплакать. Так в далеком детстве, потерпев какую-то обиду, он бежал к матери, убежищу и защите от всех несчастий. Он плакал, а мать гладила его по голове, и утешала, говорила, что все будет хорошо. Обида проходила, он успокаивался, и все действительно становилось хорошо. Зудин почувствовал, что за церковной оградой его ждет избавление. Он закрыл машину и зашагал к церкви.
Зудин тихонько затворил за собой дверь и остановился. В церкви было пусто и тихо. В отдалении
— Храм закрыт, — сказала она и уставилась на него маленькими тусклыми глазками.
Зудин чуть не крикнул: «Не гоните меня!»
— Мне надо поговорить со священником. Очень надо, — сказал он.
— Может завтра?
— Я хотел бы сегодня.
Старушка вздохнула.
— Идите к алтарю и ждите. Сейчас выйдет.
Если б она не показала рукой, Зудин бы не понял, где это — алтарь. Он пошел вперед и остановился перед солеей. Он не видел, где дверь, и не понимал, откуда должен появиться священник. Все казалось бутафорским, как в старом дешевом театре, святые — с календаря. В церковь он не ходил, о Боге не думал, ему это было не нужно. Зудин поглядел вокруг. Старуха вернулась к своему занятию.
Он постоял, увидел себя со стороны и почувствовал стыд. Он, успешный, сильный, умеющий взять от жизни свое, и вдруг тут, со склоненной головой, как какой-нибудь неудачник. Зудин посмотрел на мужика у стены. Тот поклонился и направился к выходу, так и не распрямив до конца спину. Кроткий, жалкий. Зудин испугался, решив, что и он теперь такой.
Есть ли здесь что-нибудь, к чему обращаются эти ничтожные люди, которые являются сюда, рисуют в воздухе крест, словно магический знак, и склоняют головы… перед чем? Кому они возносят молитвы, пустоте? Зудину захотелось развернуться и уйти, не поднимая головы от стыда перед старухой, которая, поди, знает, что и этого обманули, как и всех, и посмеется над ним.
Допустим, он выйдет. Но что его ждет снаружи? Женщины, женщины, проклятое отродье; молодые и не очень, красивые и не очень, выстроились кольцом перед церковной оградой, ждут, как вампиры, чтобы наброситься, запрокинуть ему голову и вцепиться в лицо когтями, и пихать ему в горло ляжки, груди, жопы, влагалища, набить его своим вонючим мясом по самую глотку.
Нет уж. Лучше постоять здесь. Хоть какое-то время. Пусть смешной в собственных глазах, и в глазах старухи, которая конечно в курсе, что все здесь обман. Скорей всего… Но может, все-таки не совсем? Может, есть здесь что-то, что может дать хоть чуточку избавления?
Послышался шорох, он поднял голову и увидел темноволосого мужчину с бородой в черном облачении с крестом на груди.
— Мне нужно поговорить со священником, — глухо сказал Зудин, стараясь не встретиться с ним глазами.
— Уже поздно. Можно перенести это на завтра? — спросил священник, голос у него был уставший.
— Прошу вас. Я готов компенсировать… — Зудин понял, что сказал не то. — Простите…
— С вами что-то случилось?
Зудин склонил голову.
— Я… больше не могу так жить!
— Что же случилось?
— Не знаю, как это выразить. Дело в женщинах… Беспорядочные связи и тому подобное. Вот, довели меня до того, что я больше не могу так…
— Вы сами себя довели, — сказал священник, но в его тоне не было ноток обвинения.
Зудин кивнул, не поднимая головы. Черная прядь упала на бровь. Он быстро поднял руку и тщательно пригладил прядь к волосам.