Мгновение истины. В августе четырнадцатого
Шрифт:
Через знакомых офицеров из Генерального штаба познакомился с городскими чиновниками из мэрии, русскими промышленниками, которые налаживали там свое дело. Через несколько месяцев наш венский военный агент, ознакомившись с проделанной мной работой, сказал по секрету, что в Петербурге ждут от моей работы большего. Что, будучи в Генеральном штабе, он слышал от офицеров генерал-квартирмейстерской службы в мой адрес слова осуждения, мол, вместо того чтобы добывать секреты австро-венгерского Генерального штаба, полковник Пустошин ведет неподобающе роскошную и разгульную жизнь. Я, конечно же, не стал ему доказывать, что
Частенько выезжая в Вену, где по старой кавалергардской привычке я мог и покутить, и поволочиться за молоденькими балеринами Венского театра, я первое время не вызывал особых подозрений у австро-венгерской разведки, и это давало мне возможность работать довольно продуктивно.
Правда, тогда я еще не мог представить в Петербург копии мобилизационных планов австро-венгерской армии, которые так требовались нашему Генеральному штабу, но информацию о дислокации приграничных частей и схемы оборонительных сооружений Ламберга и других городов я передавал постоянно…
– О той довольно ценной информации, которую вы поставляли в Генеральный штаб, я знаю не понаслышке, уважаемый Константин Павлович, – отозвался Баташов, – ведь я тогда уже работал делопроизводителем в европейском отделе генерал-квартирмейстерской службы. Хочу сказать вам откровенно, что в нашей службе еще немало завистников, которые, не обладая ни достаточным опытом, ни достаточными знаниями, спят и видят себя этакими суперагентами, на деле же большинство из них способны только заносить в картотеки добытую настоящими разведчиками информацию. На большее они не годятся и потому частенько в поведении своих коллег за границей видят только плохое. И потому, нечего на их хулу обращать внимание…
– Есть на этот счет хорошая восточная пословица: «Собака лает, а караван идет», – улыбнулся генерал, – и если вам еще не надоели мои воспоминания, я, с вашего позволения, продолжу.
– Я прошу прощения за то, что перебил вас, – смущенно промолвил Баташов, – но я хотел, чтобы вы знали о том, что достойных людей в генерал-квартирмейстерской службе больше, чем всяких там завистников и чинодралов…
– В этом я никогда не сомневался, – убежденно промолвил Пустошин и после небольшой паузы продолжил свой рассказ:
– Решив в полной мере соответствовать роли этакого русского набоба, я частенько наезжал в Вену, бывал в самых дорогих ресторанах. Однажды, обедая в одном из лучших ресторанов Вены «Ридгоф», я на спор с австрийскими офицерами выпил сразу две бутылки шампанского. Сквозь крики, которыми приветствовали мою победу офицеры, я услышал глухой, вкрадчивый голос:
– Господин Пустошин, в молодости вы были менее сдержанны в вопросах пития и, насколько я знаю, могли на спор выпить семь бутылок шампанского.
– Я и сейчас могу выпить не меньше, – ответил я, нисколько не удивившись осведомленности офицера, в котором признал начальника отдела Эвиденцбюро подполковника Редля, отвечавшего как за агентурную разведку, так и главным образом за контрразведку. С его описанием меня ознакомили перед отъездом в Ламберг. Это был высокий, крупный мужчина лет сорока пяти в недорогом, но элегантном коричневом костюме. Он сидел за соседним столиком вместе с офицерами и, самоуверенно подняв подбородок, над которым торчали по моде закрученные кверху густые, пшеничного цвета усы, то и дело бросал в мою сторону любопытные взгляды.
После этого знакомства я не упускал случая доказать проницательному контрразведчику, что тот оказался прав, видя во мне не разведчика, а беззаботного повесу и покорителя женских сердец.
Так и не заметив за мной каких-либо подозрительных контактов с подданными австро-венгерской империи, Редль по-своему заинтересовался моей особой и частенько приглашал меня на дружеские попойки. Как славянин, он втайне презирал чопорных австрийцев, которые постоянно держали с ним определенную дистанцию, которую никогда не переходили. Наверное, поэтому большинство его высокопоставленных друзей и знакомых тоже имели славянские корни. Только в их окружении он мог себе позволить не только покритиковать австрийского императора, но и высказать свою любовь и уважение к нам, русским. Это и понятно, ведь в Европе еще были живы те, кто на себе испытал гнет и жестокость Османских поработителей, которых, положив на алтарь победы тысячи жизней, изгнали русские братки. А после того как я в узком кругу избранных друзей и собутыльников Редля выиграл пари и в самом деле опустошил на спор одну за другой полдюжины бутылок шампанского, его признательности не было предела.
Прекрасно видя, что Редль питает ко мне искренне дружественные чувства, я решил однажды проверить меру его лояльности ко мне и пригласил отобедать в полюбившийся нам обоим ресторан «Ридгоф». Начав разговор об очередной премьере в Венском оперном театре, я после третьей рюмки коньяку откровенно признался в том, что хотел поговорить о нем самом.
– Чем может быть интересен для вас простой офицер австро-венгерской армии? – удивленно спросил он.
– Вот уже несколько месяцев, как я знаю вас, и, откровенно признаюсь, вы мне нравитесь все больше и больше, – начал я нелегкий для нас обоих разговор…
– Если вы выбрали меня в любовники, то очень ошиблись, – несколько смутившись, с напускным гневом произнес Редль.
– Вы меня неправильно поняли, господин подполковник, – в свою очередь сказал я, – я лишь хотел сказать, что вы мне нравитесь не как мужчина, а как человек и славянин, которому не безразлична судьба соотечественников, судьба русского народа.
– За время нашего знакомства вы неплохо меня изучили. Но не кажется ли вам, что мое дружеское к вам отношение продиктовано прежде всего моими служебными интересами к вам, российскому консулу в Галиции?
– Не кажется, – уверенно ответил я, – ведь мы знаем вас уже достаточно давно и все это время внимательно за вами наблюдаем.
– ??? – Маска искреннего недоумения возникла на лице Редля.
– Насколько я знаю, – продолжал я, – в 1900 году вы посетили Россию и около года повышали свою квалификацию в Казанском военном училище.
– Да-а, – удивленно промолвил подполковник.
– В свободное время вы не скучали и вели весьма светский образ жизни, не пропуская ни офицерские пирушки, ни балы, которые в ту пору частенько давали обеспеченные обыватели. Вспомните юного корнета Васнецова, вашего собутыльника, который вызвал вас на дуэль из-за одного неприличного с вашей стороны предложения.