Мгновение — вечность
Шрифт:
Молча слушал, молча положил трубку.
Поднял на Егошина злой, исполненный сострадания к себе, затравленный взгляд:
— «Группу номер пять» Баранов прикрывать не будет... Егошин виновато потупился перед полковником. Цвет люфтваффе втягивается в сражение, — от правнука железного канцлера, родовитого Отто Бисмарка, лейтенанта, который одним своим появлением над русской матушкой-рекой в «мессере», раскрашенном геральдическими знаками, как бы посрамляет наивные, отброшенные фюрером представления прадеда, будто война на два фронта пагубна для Германии, до капитана Брэндле, сына кочегара и прачки, наци, на боевом счету чистокровного арийца Курта Ганса Фридриха Брэндле, начатом пять лет назад в Испании, около двухсот побед над представителями низших, неарийских рас...
«Да, прикрытие Баранова дорогого
Вслух он сказал:
— Товарищ полковник, вы не закончили... Вечерний вылет... Командиром пойдет Авдыш?
— Капитан Авдыш разнес машину на взлете как скрытый дезертир и уклонился от боевого задания, — ответствовал Федор Тарасович с твердостью, почерпнутой в решении лично повести «Группу № 5». Между давешним запросом Хрюкина («Дайте ваш позывной...») и персональным делом капитана Раздаев улавливал какую-то связь. Да, отношения, сложившиеся до войны, как ни странно, сохраняют свою силу, что-то предопределяют, но главное, понимал Федор Тарасович, жизнь и смерть решают сейчас отношения, связывающие людей здесь, на Волге... Мысленно выказывая командующему свою приверженность и преданность, отводя нависавшую над его, Раздаева, головой беду, он поднялся, взял перчатки, но не стал натягивать их, как обычно, с несколько картинной тщательностью насаживая палец за пальцем всю пятерню. — Авдыш будет отвечать за преступление согласно приказу двести двадцать семь! По всей строгости!
С этими словами он покинул КП.
За час до рассвета Кулева разбудил зуммер телефонного ящика, на котором он прикорнул. Лейтенант отозвался в своей манере, коротко и властно: «Говорите!..» Звонила дивизия:
«Почему не подтверждаете готовность?» — «Работал с «Початком», — ответил Кулев, не моргнув глазом. «Нет порядка, надо докладывать... Даю режим сопровождения...»
Майор Егошин извещался, что он получает истребителей прикрытия на тех же аэродромах, что и вчера. Время... высоты...
Опасаясь сказать что-то лишнее или сделать не так, Кулев произнес в ответ: «Хорошо...» — но попал впросак.
Майор, узнав о его разговоре, обрушился на лейтенанта:
— Так дело не пойдет!.. Отбой!.. Сейчас же звони в дивизию!.. Если стрелки из ШМАСа будут решать вопросы прикрытия, все в Волгу булькнем!.. Все!.. Дал согласие — давай отбой!.. Пока по трем аэродромам пройдешь, собирая прикрытие, всех своих ведомых растеряешь! Звони, звони, — подгонял он Кулева, — и не слезай с них, пока не добьешься, чтобы отменили круг для сбора над колхозом Кирова!.. Категорически!.. Мы там кружим, ожидая, пока «ЯКи» поднимутся, а «мессера» являются по-зрячему, у «мессеров» засада рядом. Они нас видят и являются, а наши «ЯКи», как мыши...
Наказав лейтенанту срочно вычертить схему боевых порядков, принятых для «Группы № 5», Егошин куда-то отбыл и вернулся минут через сорок.
— Красиво, — говорил он, разглядывая исполненный и надписанный Кулевым чертежик. — Старшенькая моя тоже так-то вот, буковку к буковке, кладет, жена писала: учителя не нахвалятся... Рисовать можешь, это у тебя получается... Да. Теперь, лейтенант, я тебе свою картинку покажу, — он покрыл чертежик картой-пятикилометровкой, разгладил ее тяжелой ладонью. — Момент таков: о подбитых немецких танках не все доложим — судить не станут. А в собственных потерях не отчитаемся — вздрючат. Правильно, каждый самолет дорог, после Тингуты вообще неизвестно что останется. Поэтому так: вот карта, тут обозначено, где примерно садились наши побитые. Их надо подсобрать, безногих. Какие вернем в строй, какие оформим актом. Дело рисковое, на рожон не лезь, все по-быстрому, день-два — и домой. Возьмешь помощником Шебельниченко, с ним двух бойцов, Шебельниченко — и механик тебе, и шофер первого класса, а кашевар — пальчики оближешь... а прижмет — как на Северном Донце... Слыхал про Северный Донец? Ну... Немцы днем наскочили на стоянку наших ночников. Летный состав где-то за три версты, на хуторе, отсыпается после ночи... Шебельниченко дает технарям команду: «По самолетам! Запускай моторы!..» — и — на взлет, за Северный Донец, кто как... Одни улепетнули, другие расшиблись, боевую технику врагу не дали...
«Одно слово невпопад, — думал Кулев, — и все пошло прахом...»
— Вот здесь, — майор надавил на карту ногтем, — самолет капитана Авдыша... Согласно его рапорту. Будто бы поврежден в бою мотор, произвел посадку на колеса. Такую подал версию. Не знаю... При случае опроси жителей, составь протокол. Авдыша знаешь?
— Фамилия встречалась... Баянист?
— Играет... И скрипочку с собой возит...
— У нас в полку на финском фронте был летчик Авдыш, баянист...
— Тот еще музыкант!.. Как на задание идти, так фортель. Теперь разнес в дымину исправный «ИЛ». Полковник Раздаев при тебе сформулировал? Будет отвечать согласно приказу двести двадцать семь... Все с Авдышем! Все! Он из себя обиженного строит, так ты данные о нем подсобери... чтобы была картина... В этом районе. — Он постучал по карте ногтем, задумчиво в нее глядя.
«Одно слово», — сокрушался Кулев.
— Не вешай носа, лейтенант!.. «Держись за ношу, какую тянешь», — говаривал Василий Михайлович. — Печальная улыбка прошла по лицу Егошина. — И я тебе, товарищ лейтенант, скажу на дорогу: держись за ношу, какую тянешь...
Старшина Шебельниченко, узнав о предстоящей поездке в степь,заартачился:
— Только ноги оттуда унесли — и обратно немцу в пасть...
— Разговорчики, старшина! Вы назначены моим помощником.
— Кто назначил?
— Командир полка!
Педантичность майора техсоставу известна, — не сядет в самолет, прежде чем не пройдется по кабине белой тряпочкой, проверяя, хорошо ли снята пыль... Не раз страдая от майора, Шебельниченко в спорах о нем держал сторону командира и повиновался ему безропотно.
— Нижне-Чирскую увидим? — спросил старшина.
— Нет.
— А Котлубань?
— Котлубань не исключена.
На пути к Волге табор егошинского полка свертывал и разбивал свои шатры семь раз, трижды — под бомбежкой. Казенные грузы растрясались, заплечные мешки тощали, Шебельниченко, случалось, исчезал, растворялся в степной пыли, чтобы в каком-нибудь хуторе возникнуть облаченным в неотразимый реглан квартирмейстером или назваться полковым врачом и приступить к медицинскому осмотру молоденьких казачек, пожелавших работать официантками... Спасало старшину умение появляться как из-под земли по первому требованию начальника штаба Василия Михайловича, — с ключиками дефицитных размеров, с набором прокладочек, дюритов, ниппелей... Личное оружие, пистолет «ТТ» в руках механика авиационного, каковым по должности и призванию был старшина, также превращалось в слесарный инструмент: мушкой пистолета механик открывал самолетные замочки типа «дзус», а нарезным каналом ствола — тамбур железнодорожного вагона, если представлялся авиаторам случай ехать железкой... Бензозаправщиков в степи не было. Самолеты заправляли горючим вручную, ведрами и подойниками, и контакт с местным населением, по части которого денно и нощно трудился старшина, был важен.
Шебельниченко имел основания не спешить на встречу с Котлубанью и, напротив, горячо желать свидания с Нижне-Чирской.
— Гранат надо взять, — сказал старшина, поразмыслив: сопряженный с опасностью рейд сулил определенные промысловые выгоды. — Запас патронов к карабинам...
Загрузили «ЗИС».
Шебельниченко сел за руль рядом с Кулевым, помедлил, чего-то выжидая, припал к баранке, гикнул — рванул машину с места в карьер.
Приволжская степь, безлюдная и тревожная, лежала под звездами. В кромешной тьме то здесь, то там взлетали ракеты — беззвучные, яркие, призывные прочерки по черному своду. «Как бесы под покровом тьмы», — думал Кулев; зная умение немцев оглушать внезапностью, он ждал подвоха от каждого куста, от каждой балки. На развилках ночной дороги лейтенант оставлял кабину, уходил с картой вперед. Вдыхал, не замечая остроты и свежести, полевые ароматы, вслушивался, не дыша, в ночь, ехал дальше по степи, частично оставленной нашими войсками, но врагом еще не занятой.
Вдруг в стекло грузовика ударил сильный свет. Кулев с автоматом в руках кубарем вылетел из кабины.
— Ложись! — прогремело над ним. — Пристрелю! Он рухнул как подкошенный.
В тот же миг из кузова дружно ударили автоматы его механиков.
— Отставить! — взревел голос рядом с Кулевым. — Убьет же... Свои!
Фары, ослепившие лейтенанта, погасли, механики прекратили пальбу.
— Стоять! — гремел голос. — Скаты пробью!.. Стрельбу отставить,свои!
— Бьешь своих да еще грозишься? — надвигался на голос ничего не видящий Кулев.